Тогда встал Бабиц.
— Тут правильно говорили — договор принят и подписан. Кто его принял? Представители сахарозаводчиков, потому что он их удовлетворял. Кто его подписывал? Почитайте, кто является контрагентами договора… Наших представителей вы там не увидите. Наши представители подписывали всегда только такие договоры, за которые им не стыдно было перед рабочими. А о том, действителен ли этот договор, — решаете вы, рабочие, вы должны решить, нужно ли требовать улучшения этого договора. Сейчас самый удобный момент…
— Правильно! Раз уж батраки… — сорвался чей-то голос.
— …и этого не изменит ни один, ни все параграфы договора вместе, которые процитировал председатель.
Над растревоженной, галдящей толпой вскинулось несколько рук.
— Слово!
— Дайте нам слово!
Председатель поколебался, оглядел желающих выступить, потом назвал одного из них:
— Говори, Дудаш!
Дудаш встал, откашлялся, подождал, пока хоть немного уляжется шум, и сказал:
— Не забывайте о льготном окладе![31] Это — неплохая вещь, товарищи, как хотите…
Раздался многоголосый смех, насмешливые выкрики, но Дудаша нелегко было сбить с толку. Он продолжал:
— Я читал договор, читал его очень внимательно, а там написано, что право на льготный оклад теряет тот, кто по своей воле бросит работу до окончания кампании или остановит работу в ходе кампании. Это значит: будете бастовать, потеряете право на льготный оклад…
Его добродушное лицо затерялось в толчее. Одни смеялись, другие соглашались с ним, некоторые члены завкома удовлетворенно кивали головой, а Бабиц, наблюдая эту изменчивую нестройную толпу, размышлял о том, как трудно в это злое время излечивать людей от слепоты…
— Ставь забастовку на голосование! — закричали в толпе.
— Взвесьте хорошенько! — воскликнул председатель и начал снова развертывать все свои доводы против забастовки. Он говорил медленно, стараясь в каждое слово вложить особый вес, а сам все оглядывался на дверь, будто ждал кого-то. Дверь тихонько отворялась, входили все новые рабочие и служащие. Председатель говорил, мысленно подсчитывая входивших, старался угадать количество голосов, необходимых для его победы.
— Ставь на голосование! — загремело снова.
— Не надо! Дайте дослушать!
— Председатель верно говорит!
Наконец проголосовали.
Слабым большинством в несколько голосов забастовку отвергли.
Глубокое разочарование охладило всех.
— Благодарю вас, — закончил председатель собрание. — Верх одержала разумная осмотрительность.
Его перебил чумазый кочегар, закричав:
— Осмотрительность?! Какая осмотрительность? Назвали сюда мастеров да постоянных… они-то и решили дело! Они не имели права голосовать! Пусть отправляются работать, коли их смена!
— Или зовите всех!..
А время шло. Люди устали после смены, мечтали об отдыхе. Постепенно стали расходиться.
— Это еще не конец, — выйдя во двор, говорил Бабиц рабочим, сбившимся вокруг него. — Сегодня выиграли они, их люди. Завтра должны выиграть наши, которых они сегодня не позвали. В десять вечера будем агитировать вторую смену. Приходи, кто может.
Помещики рассчитывали, что за воскресенье положение выяснится, работники образумятся и выйдут в понедельник на работу.
Но в понедельник утром было так же тихо, как и вчера.
Только по шоссе двигалось в город больше народу.
А там стояли полицейские патрули.
— Куда идете?
— В город.
— Зачем?
— У нас там дело.
Когда необычный приток людей в город стал более чем подозрительным, полиция начала заворачивать людей. Все же одним удавалось проскользнуть, другие, вернувшись немного назад, спешили в город далеким обходом по проселочным дорогам. И хотя там их тоже останавливали и возвращали, в городе скоплялось все больше сельскохозяйственных рабочих и крестьян. Они не делали никаких дел, ничего не покупали, просто прохаживались, собирались группками, смешивались с безработными и загадочно усмехались. Понемногу все они стянулись к районной управе.
В это время по шоссе к сахарозаводу потянулась длинная цепь крестьянских возов, груженных свеклой. Мужики сидели на передках и, оборачиваясь назад, весело перекликались.
— Ужо спросим, возьмут нашу свеклу или нет…
— Должны взять!
— Из грязи сахару не наваришь.
Когда волы дошлепали по грязной дороге до завода, крестьяне увидели: сторож запирает ворота.
31
По закону в довоенной Чехословакии рабочим в декабре платили двойной — тринадцатый, или льготный, оклад.