Представьте себе теперь Янко Крайчу! Было уже поздно, но он все еще корпел в конторе над бумагами, ковыряясь в цифрах, а порой — и в носу, из чего я заключил, что его работа далеко не такая срочная. Черт бы взял всю эту статистику в такое время!
— Ты в деревне не встретил Безака? — спросил он и, узнав, что Лексо до сих пор не вернулся, продолжал: — Вестей от него жду…
— Пора бы ему быть здесь, — заметил я.
— Он сам знает, когда ему прийти, — отвечал Янко. — Думаешь, легко сейчас ходить по шоссе или ездить по железной дороге? Есть еще сволочи, которые верно служат… В городе на каждом шагу проверки…
«Что ж, по-своему он прав, — подумал я. — Трудно вывернуться, когда тебя сцапает рука закона, даже если он насквозь прогнил. Находятся еще головорезы, не научившиеся обуздывать свою злобу, они принимают на душу тяжкие грехи, и совесть при этом у них молчит. Но минуты их сочтены. И Безак, конечно, не замешкается».
Мы вполне могли бы не упоминать об этой ночи, так же как и о следующем дне. Мы ведь знать не знали, что делает Адам Панчик, и нам казалось, что события замерли на одном месте, дальше не развиваются. Знай мы со Сламкой, что Адам ходит по домам, подготовляя мобилизацию, — учтите-ка, опять на свой страх и риск! — мы отговорили бы его от глупостей и заставили бы ждать указаний. Даже знай мы, что его труды, как оказалось, пошли впрок, мы все равно, разумеется, не могли согласиться с его самовольством.
Пока Янко Крайча сидел у телефона, добиваясь сведений из всех лесничеств, мы с колбасником отправились попробовать воды из другого колодца.
Черт знает, почему это взбрело нам в голову. Что нам понадобилось от старосты? Он был беспомощен и слаб. В такой час не мог он ничего даже обдумать — ноги у него подкашивались, ночи напролет он не спал. Староста начинал сожалеть, что его обязанности состоят не только в прикладывании гербовой печати. С радостью зашвырнул бы он ее в Грон! Охотно отказался бы от своего поста! Осенил бы себя крестным знамением и опять стал бы газдой[39] Шимчиком, которому плевать на весь свет и не до политики, когда он возится у грядок да около рогатых волов. Раньше он землю пахал, извозом занимался и, как говорят, принадлежал к аграрной партии, но — вот тебе и на́! — в один прекрасный день главари партии объединились, выпили магарыч — и он стал глинковцем. Пришли к нему знакомые и стали совать в руки дубинку старосты. Он вздумал было отказываться, да ввязалась его жена Филомена: «Бери, бери, я старостихой стану!»
А теперь дело скверно. Давно уже сожалел он, что своими каракулями скреплял официальные документы, давно закрыл глаза на то, что творится в деревне отнюдь не по воле божьей, и только дрожал со страху.
«Сейчас плохо, а будет, кажись, и того хуже, пока мы подойдем к дому», — подумал я.
Заглянем-ка сперва в окно, порешили мы со Сламкой, дома ли староста, а потом напрямик спросим, что происходит и как он ко всему относится, спросим о самых последних приказах и у кого еще осталась охота крылья себе спалить.
Но не думайте, что нам удалось выполнить свой замысел. Человек предполагает, а бог располагает.
То ли из-за темноты, то ли из осторожности, не знаю, но к дому старосты мы подошли молча, подкрались под окно никем не замеченные и оказались непрошеными свидетелями.
Ох, этот лавочник Цут! Ну и подлая лиса! Заглянули мы внутрь и видим: Цут взволнованно стучит указательным пальцем по столу; мы подобрались еще ближе. Что же он говорит?
— Где жандармы? — хрипел лавочник, трясясь от страха и злобы. — Где они и что делает гарда? Похоже, все сняли с себя обязанности, как старые пиджаки; опасаюсь, что и твоя присяга только на бумажке осталась…
— Что тебе от меня надо? — схватился староста за голову. — Что тебе надо и в чем ты меня обвиняешь?
— В равнодушии, а оно — от трусости, — отвечал лавочник. — Не видишь, что у нас творится? Уважение к почтенным людям насмарку пошло, народ открыто смеется над властями и, боюсь, даже тайно вооружается. Скажи, где право? Скажи, где безопасность для порядочных людей? Ты — староста!
— А сам-то ты что сейчас делаешь? — спросил Шимчик.
Паны мои, вот это был вопросик! Не в бровь, а в глаз! Лавочник сложил руки, заюлил и забормотал, заикаясь:
— Что же я… Что я могу… Как я возьмусь? Я мелкий торговец и… куда мне? Ты — староста.
Мы чуть не лопнули со смеху, но сдержались, а староста вскипел от гнева:
— Ах ты, чертово семя! Моя хата с краю, да? Так, чтобы никто не заметил, откуда ветер дует. Ни с кем ссориться не хочешь, лишь бы твоя касса не пострадала? Отдам я тебе эту проклятую должность старосты. Бери! Я хочу, чтобы меня в покое оставили… пусть делают, что хотят…