[10], вот так-то, стыдливый словацкий юнак. Итак, дописать пункт десятый. Не то чтобы он хотел отвергнуть критику молодого человека, однако все же надо будет все поставить на свои места. Именно так. В целом корректно. Критику мы, конечно, приветствуем. И даже директор не против критики, он лишь слегка сердит на молодого человека, а тот этого не видит, продолжает смотреть куда-то под стол. Критику мы всегда приветствуем, но только она должна опираться на факты. Наконец-то ему удалось сосредоточиться, и он стал слушать молодого человека. Молодой человек как раз говорил о фактах. Но только — о каких фактах! Какой отбор, какое освещение! Это ведь, это ведь — скажем — слишком пристрастно. Слишком односторонне. Речь шла не о его отделе, это его прямо не касалось, но все же критика почему-то его задевала. Он еще раз взглянул на старого шефа, тот мрачнел все больше и больше. Так как же, передвинуть десятый пункт поближе к началу или оставить его там, где есть, в качестве гвоздя? Об этом надо подумать. А молодой человек все говорит и говорит, монотонно, не повышая голоса, словно отвечает перед экзаменационной комиссией. Словно зубрил ответ всю ночь, и, может, в самом деле, зубрил, люди такого типа нам известны, не смелые, но упорные. Что-то есть в том, о чем говорит новичок, да, тут есть определенная система. Он закурил сигарету, неважно ведь, на одну больше или меньше, теперь ему хорошо думалось. Да, конечно, нельзя не признать — ясный, открытый взгляд. Необремененный рутиной. Но только с фактами надо обходиться осторожно, я бы сказал, — корректно. Ну, конечно, действительность такова, какова она есть, она вообще не похожа на свое идеализированное представление. Отрицая ее, мы не совершаем ничего столь уж геройского. Но действительность сложна, и первый взгляд на нее обманчив. Как бы легко было прийти, увидеть, победить. Победоносность молодых. В каждом молодом сидит что-то от Цезаря. Интересная мысль, надо обосновать. Но то, что мы видим, еще не должно быть неопровержимой правдой. Факт существует лишь в связи с другим фактом. Взаимосвязь, да-да, надо все это поднять на философский уровень. Молодой человек закончил и смущенно осмотрелся. Стояла тишина, и он, кажется, испугался. Не надо его подавлять, надо лишь все поставить на свои места. Директор смотрит на меня, нет, я пока не буду выступать. Это ведь не годится, сразу же реагировать на критику. Критика должна улечься, формулировки должны чуть повыветриться. Это — вопрос тактики. Для чего нам опыт, если мы не будем им пользоваться? Пусть пока говорит Убаюкий, так будет правильно. Оригинальность и темперамент, это никогда не повредит. Какая-нибудь сальная шутка и какое-нибудь нарочито примитивное выражение — вот и шум в зале. Эх, он ведь честный человек и совсем не дурак, мог бы спокойно жить и без фольклорного маскарада. Только, наверное, не может. Каждый должен жить так, чтобы не натыкаться на застывшие представления о себе. Убаюкий «чокнут» народным происхождением, это — его броня. Все знают, что он широкая натура и вообще славянский характер. Он мог бы воспротивиться и быть самим собою, наверняка за этим маскарадом скрывается серьезный, честный человек — но только зачем? Это принесло бы ему неудобства, жить стало бы неуютнее. Он потерял бы свой характерный облик, свой музыкальный ключ. У каждого свой главный ключ, ключ от жизни-существования, и кому хочется выбросить этот ключ на свалку? Разрази меня гром, говорит Убаюкий, на этот раз речь пойдет о церковных порядках. Тут история, как с той мышью. Ну, вот, теперь ждите какой-нибудь шутки. Он не говорит ничего, что не было бы давно известно, но говорит об этом так, что его слушают. Просто-напросто у него свой ключ и он его применяет. У каждого свой ключ, например, у директора — заслуги и самоотверженность. И то, что он умеет слушать. А ваш ключ, товарищ Серый, какой ваш ключ? Мой ключ, мой ключ, конечно, корректность, правильность. Надежность. Трудолюбие. Мой ключ солидный, и мне его никто не подарил. Все я делаю сам и ничего для себя. Эх-хе-хе. Снова этот насмешливый шепот. И прилив крови к голове. Что это со мной сегодня? Ведь все в порядке, все так, как должно быть, как следует быть. У меня нет неприятностей, по крайней мере, особенных. В общем и целом, нормальная жизнь, в общем и целом, нормальный день. И тут он вспомнил, что уже утром чувствовал себя не очень хорошо. Годы и давление. Эх, было время. Беззаботное, прохладное утро. Острое желание жить. Нет, он не может припомнить, когда это было в последний раз, это беззаботное ясное утро. Возможно, такого утра никогда и не было. Впрочем, это ребячество вспоминать о каком-то утре, о котором все равно не вспомнишь. Это бессмысленно, а я никогда не делал бессмысленных вещей. Убаюкий все еще говорит и смеется какой-то остроте, смеется один и громко, ну, не странно ли? Да нет, ведь он смеялся так и вчера, и позавчера, и год назад, тут все в порядке. Он смеется в пределах своего ключа. Ничего не случилось, пожалуй, просто все это выглядит чуточку нереальным, не только смех Убаюкого, но все, все, как мы тут заседаем, как клубится дым, все и вся, и я, и я тоже. Будто в самом деле происходит что-то иное. Будто важно не то, что мы считаем важным. Но — что? И где оно? Это какая-то фантазия, а я никогда не был фантазером. Что это на меня нашло? Ведь я думал о практических вещах, о практических делах, что имеет смысл. Какой смысл? Глубокий смысл. Важный для всех. Я забочусь о том, чтобы людям было где жить. В известном смысле подготавливаю будущее. Что — разве этого не достаточно? И что нужно еще, где этот другой, высший смысл?! Обыкновенная липучка для мух, — весь этот высший смысл и все фантазии. Это не для тебя, товарищ Серый, вернись к делу. Однако у него было желание сделать что-то необычное, взять свой блокнот, встать, поклониться и уйти молча, со значением, или сделать что-нибудь еще более экстравагантное. Похоже, в самом деле мой колпак дал течь, как говорит сын, придется серьезно заняться своим здоровьем, корректно взвесить биофизический актив и пассив. И больше двигаться, да-да, ничто так не успокаивает, как словацкие горы осенью. Запах опавшей листвы и прозрачный воздух. Утренние туманы. И тишина хвойного леса. Хвойные ванны. Дача от завода — он видел ее лишь раз, еще когда она строилась. Ореховая палка — и ходить, ходить. И дышать. Утренняя роса и все такое. В этом что-то есть. А почему бы и нет? Ах, да, пустое кресло в его кабинете, ну и что тут такого? Оно подождет, пока он не вернется, не выздоровеет. Восстановить здоровье — это такая же бесспорная обязанность, как всякая другая, ведь он не делает это только для себя. Вот так-то, об этом мы и подумаем, а теперь «внимание», товарищ Серый. Во-первых, во вторых и так далее, надо поставить все на свои места, корректно, солидно и на хорошем уровне. Все ждут этого от меня. Убаюкий все еще говорит, но дело идет к завершению, он уже преодолел верхнюю точку баллистической кривой. Но только — ах и ох. Вдруг он почувствовал, как стучит сердце, как напряженно гонит кровь. Глаза застлало мглой, и он вынужден был схватиться руками за стол. Ох эта дурацкая мышца. Плохо дело, плохо, плохо. Надо на воздух. Таким было первое ощущение. И второе: этого еще не доставало, — свалиться на совещании. Не оберешься разговоров. Корректный человек на совещании не приковывает внимания к своей сердечной мышце, как и не является на него голым. Он встал и увидел, что дым уплотнился и походил теперь на туман. Сквозь мглу он увидел удивленное лицо директора и понял его: почему уходишь, когда тебе надо выступать? Он пробормотал: я на минутку, и осторожно стал пробираться вдоль стола, он никогда не думал, что стол такой длинный. В туалетной комнате, перед WC, было открыто окно. Да, да, вот так, и за ним чистый воздух, солнце и тихая улица с каштанами. Беловатая детская коляска. Молодая женщина, опершись о стену, читает книгу. Он жадно вдыхал воздух и прислушивался к сердцу. Ну, да, перебои. Словно работают всего лишь три цилиндра. Механизм поврежден. Сентиментальность тут ни при чем, поврежденный механизм надо исправить. Сейчас надо дышать и дышать. Ему показалось, что полегчало. Он подошел к умывальнику, открыл кран и ополоснул лицо. Около умывальника стоял стул, через его спинку было перекинуто полотенце. Он вытер лицо и посмотрелся в зеркало. Да, лицо серое. Как об этом говорят? Лицо, которого коснулось дыхание смерти. Сказать по совести, и в нормальном-то виде не очень симпатичное лицо, одутловатое, вялое, маловыразительное. В этот момент он отчетливо вспомнил свою фотографию двадцатилетней давности: его лицо было живым и энергичным. Почему человек может так отдалиться от самого себя? Как он может потерять свявернуться
Валах — в этом слове заключен двойной смысл: а) овечий пастух; б) мерин, тягловый, рабочий конь.