Инфляция слова бросает свою грозную тень на литературу всего мира. В огромном количестве слов менее ценных и значительных, чем даже жужжание мухи, теряют свой смысл и слова, обладающие внутренней силой, независимостью и красотой.
Одновременно с устрашающим ростом количества слов словарный запас уменьшился. Чем дальше, тем явственнее проглядывается рождение некоего всемирного «basic English», примитивного языка с очень бедным запасом слов. Газеты и радио, эти самые крупные концерны по производству слов, пользуются лишь какой-нибудь тысячей слов из основного словарного фонда. Словосочетания стали настолько устойчивы, что слова в них окаменели, как будто их кто-то заколдовал, они немы. Все это огромной тяжестью обрушивается на жизнь, мышление людей, на литературу.
Литература защищается, но она почти беззащитна; это глас вопиющего в пустыне. Развитие современной буржуазной литературы было в том числе и борьбой за расколдовывание слова. Поэты, которые поняли, какая опасность для слова таится в технической цивилизации, пытались вырвать его из бесконечного потока, из условностей, из устойчивых словосочетаний, пытались снова вдохнуть жизнь в окаменевшие слова. Не получилось: поэты освободили слово от количества, но не вдохнули в него новую жизнь. Вместо тупой и неуклюжей окаменелости возникла причудливая мозаика, составленная из разноцветных черепков; старые словосочетания утратили смысл, новые были бессмысленны. Эта новая привлекательная и часто очень многообещающая бессмыслица, этот формализм (таково сейчас его поверхностное определение) был серьезной и неудачной попыткой; сегодня к ней уже невозможно вернуться, но можно учесть ее опыт.
Мы создали свой собственный формализм, укладывая окаменелые формы в строчки и стихи. Этот наш формализм более ленив по сравнению с формализмом буржуазных писателей: в нем нет поиска. Мы перенимаем схемы, устойчивые словосочетания и окаменелости прямо у массовых производителей и массовых распространителей, затем продаем их под вывеской «литература» и этой вывеской обманываем и себя и покупателя. Литература сопротивляется, но по большей части отступает.
Коммерческий характер западной литературы и слишком большой упор на пропагандистскую сторону у нас делает литературу невыразительной; чем дальше, тем больше она обручается с жутким и отвратительным миром немых слов. И это брак по расчету: литература отступает и продается для того, чтобы обеспечить себе если не роскошное, то по меньшей мере удобное существование. Бунт против условностей, который всегда приносит с собой открытия, очень редок; это не широкое движение, а всего лишь проявление отчаянной храбрости одиночек.
Когда-то, еще совсем недавно мы пользовались хорошим правилом: язык народа — это неиссякаемый, неиссыхающий источник. Однако оказывается, что этот источник может иссякнуть и высохнуть. Зараза распространяется быстрее, чем мы сознаем. Каждодневное, постоянное давление невероятного количества пустых слов разрушает вековые традиции; шаблон проникает в народный язык. И даже самый консервативный язык, язык деревни, не может спастись от этого вторжения; речь сегодняшней сельской молодежи приближается к общепринятым языковым нормам, этому бесполому журналистско-фразовому сленгу. Исчезают многие редкие красивые слова — когда их случайно произносят старушки, они кажутся молодым необычными, странными и смешными. Это, пожалуй, больше всего напоминает первое наступление буржуазной цивилизации сто лет назад, когда оно сломило творческие силы народной поэтики; сегодня же идет атака на саму сущность, образность народной речи.
Мы полагали (последним об этом писал Михал Хорват в «Новой литературе», № 4, 1957), что литература должна и может выступать корректором общенародного языка. Должна, но не может им быть. Влияние литературы на общенародный язык иллюзорно. Нас вводят в заблуждение воспоминания о мартинской идиллии и буколических временах, когда Ваянский и Шкультеты[11] выступали законодателями языка посредством литературы. Нас вводило в заблуждение то, что все тогда писали так же, как говорили, а говорили так, как писали. Это время невозвратимо; влияние литературного языка на язык общества сегодня гораздо меньше, чем в прежние времена. И даже если бы литература высоко несла на своем щите чистоту и красоту языка — хотя она несет его не только не высоко, но даже не низко и не полунизко — и тогда количество победило бы качество, значительные красивые слова были бы унесены мутной лавиной громких и пустых слов.
11