Оно благожелательно к тем, кто понял человека в его подлинных исторических взаимосвязях. Время благоприятствует реализму; оно немилосердно к деформациям. Случается, что какая-нибудь группа людей насилует время: вытаскивает из-под развалин то, что справедливо забыто — гитлеровский фашизм вернулся к реакционному романтизму, экзистенциалисты — к Кьеркегору, а католический модернизм — к средневековой мистике; это и есть временное насилие над временем. Это все — приверженцы старины, которые на литературном блошином рынке горланят и хвастают, что они современные, что они обогнали время, хотя они всего лишь понапрасну стряхнули пыль со старья.
Время подтверждает прогресс; оно не благоприятствует ретроградному искусству.
Пятнадцать лет, прошедших с окончания войны, — это не просто обычное время, это время, исторически насыщенное: это эпоха. Эпоха в общемировом и в известной мере даже в космическом масштабе. Скажем скромнее — в жизни наших народов, и еще скромнее — в развитии наших литератур.
В такое до головокружения стремительное время заторможенное развитие литературы видно особенно явно. В вещественных отношениях можно все вырвать с корнем, по-революционному расторгнуть связи с прошлым; литература, однако, должна сохранять преемственность, она не может возникнуть из ничего. Она должна быть преемницей, одновременно принимая и отрицая, то есть, как принято говорить, осваивая наследие прошлого; она должна встретиться с прошлым в борьбе; и ясность наступает не вдруг, а довольно медленно. Были времена, когда желание было отцом веры, когда многие энтузиасты верили в моментальный переворот, в революционную перемену. Известный чешский писатель тогда написал: вырвем социалистическую литературу из-под земли. В то время нам казалось, что где-то — вероятно, именно в глубинах земли, — сокрыты могучие силы, что надо всего лишь сказать освобождающее слово, и эти силы двинутся в поход и покорят землю — подобно ситнянским рыцарям[13].
Сегодня мы знаем, что литература — это процесс. И — по сравнению с изменениями в базисе — процесс медленный. Хотя этот процесс надо ускорять, но с ним надо также и считаться. Литература не становится революционной с сегодня на завтра: она революционизируется.
Время скептически относится к революциям в искусстве.
Вопрос лишь в том, действительно ли революционизируется наша литература? Не породили ли наши ошибки чрезмерной путаницы? Соответствует ли требованиям времени, в котором мы живем, наше отношение к действительности? Была ли плодотворной наша борьба с прошлым? (Было ли и насколько это было борьбой, а насколько — кокетством?) Принесли ли наши ошибки и наша борьба прояснение и упрочение критериев? Завоевали ли мы территорию, плацдарм, с которого сможем развернуть наступление?
Думаю, что прошедшие пятнадцать лет (я не говорю об этом с точки зрения момента: однако сейчас подходящий случай сказать об этом) — подготовительное время, время созревания. Думаю, что мы завоевали себе прочный плацдарм.
Кое-кому развитие литературы может показаться, прежде всего, дорогой уклонов и ошибок, но это развитие, — преимущественно путь борьбы. Давайте вспомним, — ведь было время, когда приходилось бороться за главное: за ангажированность литературы. И даже честных и искренних людей приходилось убеждать в основном — в общественном значении литературы; должно было победить понимание, что в литературе нет никакого иного смысла, кроме смысла общественного, что за его пределами начинается мрачное царство теней; что принципиальная независимость литературы — извращение, признак чудовищно страшного общества, а не священная цель, не историческое приобретение.
Это была плодотворная борьба — при всех отклонениях и ошибках литература фронтально встала на сторону действительности, будущего, социализма.
И было также время, когда нам приходилось вести борьбу на собственной территории, на собственной почве. Когда врагом были мы сами для себя: наша нетерпеливость, наше хвастовство, наша поверхностность и наша ограниченность. Мы должны были бороться за то, чтобы человек занял более значительное место в литературе, а литература — в обществе; мы должны были бороться против многословия и против показухи, против оцепенелости мышления и против новой литературной манерности: мы боролись за полноценный смысл жизни и литературы. Сегодня мы можем утверждать, что несмотря на отклонения и ошибки, это была плодотворная борьба. А значит, не надо оплакивать прошлое и не надо стыдиться пафоса, энтузиазма и веры — необходимо лишь избегать ошибок, которые их часто сопровождали.