Традиция тяжка не только из-за внешнего, скажем, исходящего от власти, давления. Она и сама по себе довольно неудобное и неумолимое бремя. Мы восстаем не против традиции, а против ее вездесущего и вечного гнета. Огромное царство духа, в котором — так кажется — все уже было: самым экстравагантным модернистским открытиям или извращениям можно найти параллели в традиции. Вот почему вырваться из-под ига традиции так желанно — и так недостижимо. Бремя традиции может оказаться плодоносным — но оно же может стать и надгробным камнем, который придавит искусство. А художник: «Прогресс художника — в неустанном самопожертвовании, в неустанном подавлении своей личности». Здесь подразумевается именно гнет традиции, высшая степень изощренности, когда художник впитывает в себя традицию и поглощается ею, когда он отрекается от себя как от личности в смысле расовом, физиологическом, историческом. Хорошо это или плохо? Во всяком случае, это симпатичнее, чем грубый примитивизм. Такие личности, правда, перестают быть творцами в полном смысле слова; зато они становятся ценными посредниками между отдельными культурами и эпохами.
Традиция доносит до нас не только возвышенные чувства и великие мысли, она содержит в себе и то, что необходимо для искусства. Изобразительное искусство, например, в свои лучшие времена не забывает, что было связано с ремеслом. Оно не стыдится ремесленного мастерства; оно гордится им — вспомните мастерские Возрождения. Или признание одного из величайших импрессионистов: «Что должно быть целью его (живописца) усилий? Постоянно укрепляться и совершенствоваться в ремесле; но этого можно достичь только с помощью традиции. Ныне мы, конечно, все гениальны, но факт, что мы не умеем нарисовать руку и понятия не имеем о ремесле». По-моему, эти слова Ренуара произнесены точно ради нашего времени: ремесленное мастерство в современном искусстве презрено. Роже Кайюа считает, что современный художник отвергает искусность. Да и на что она ему в царстве произвола и «трансцендентных качеств предмета», в царстве, где властвует «глубочайшая аутентичность»? Ремесленное мастерство несовместимо с так называемым «высоким» искусством; одни никогда не умели, другие во что бы то ни стало хотят забыть, что умели когда-то нарисовать руку или написать предложение, имеющее грамматически точный смысл. Ремесло несовместимо с принципом абсолютной случайности; оно в самом себе несет строгую закономерность, а следовательно, ограничения; оно исключает случайность, принуждает к выбору. Таким образом ремесленное мастерство неизбежно должно было очутиться даже не на втором плане, а просто вне «высокого» искусства. Оно допускается только в искусстве «низком», прикладном, в искусстве для масс. Такое парадоксальное противоречие — одно из главных в искусстве нашей эпохи; надо сказать — противоречие злосчастное.
Мы, как известно, бедны традицией, и еще беднее размышлениями о ней. В сущности, у нас — только два полярных подхода к национальной традиции. Один — тот, отмеченный стремлением сохранить национальные черты, на первых порах — романтический и симпатичный, позднее — политиканствующий и националистический, то есть ограниченный и глупый. Нам надо было догонять другие нации: и догоняли мы их ценою фикций. Так возникли всякие Прибины[29], Матуши Чаки, прочие Яношики[30]; и — фольклор как панацея. Забыли о сущем пустяке: выдумать традицию невозможно. Она — то, что существует, а не то, что нам бы хотелось видеть. А фольклор — фольклор терпел урон и когда был на официальных высотах, и в нынешней изоляции. Единственно верный подход к нему нашли романтики. Они знали или чувствовали, что он — только источник, только традиция, что искусство становится зрелым в тот час, когда снимает с себя детские штанишки анонимности и массовой продукции, когда оно обретает индивидуальную форму.
Второй подход к национальной традиции встречается реже, зато он агрессивнее. Начинается он с распахнутых окон: окна распахивают не только для того, чтобы впустить свежий воздух и свет, но и для того, чтобы выбрасывать. Выбрасывается все, что полагают балластом; сыновья, пока они недостаточно взрослы, стыдятся своих неотесанных, отнюдь не светских отцов и выбрасывают за окно традицию национальной культуры. Перерисовываются карты. Где что было, горный ли хребет или река, ручеек или горное озерцо — там вдруг появились белые пятна: львов, и тех нету![31] Туристы-одиночки — число их возрастает в геометрической прогрессии, так что скоро у нас и места не останется для настоящего уединения, — доказали это последними.
30
31
Ассоциация с надписью на древнеримских картах, обозначавших неисследованные земли словами «hinc sunt leones», то есть «здесь — львы».