— Зачем?
— Тебя вызывает к телефону Бухарест. Предлагают тебе работать в самом большом цирке Румынии.
— Ну да?! — Петре удивился настолько естественно, как будто не знал, что все это игра. Впрочем, и зрители обычно верили тому, что происходило на арене. — Минутку, только вот привяжу собаку, чтобы она не съела мой ужин.
Он сунул голову Наполеона в ошейник, укрепленный на подставке, и ушел за кулисы.
Собака посмотрела на занавес и, не обнаружив хозяина, высвободила голову из ошейника. Она съела все, что было в кастрюльке, потом принесла в зубах плюшевого кота, которого Петре оставил у подставки, положила его около кастрюли и, благоразумно вернувшись на свое место, всунула голову в ошейник.
Выбежав на арену, Петре сделал вид, что не понимает, почему публика смеется. Кастрюля была пуста.
— А, так это ты слопал мой ужин?.. — Петре схватил кота за ухо. — Ой-ой-ой, да ты набит соломой! Значит, не ты!.. Но кто же? Это вы, ребята? — обратился он к детям.
— Нет! — ответили они.
— Тогда кто же? Уж не ты ли, Наполеон?
Собака отрицательно покачала головой.
— Это он! — сказали дети.
— Я тебя застрелю! — сказал Петре и вынул из кармана деревянный револьвер. Прицелившись, он выстрелил в Наполеона: — Пиф-паф!
Собака упала, растянувшись у стойки.
— Ой-ой-ой! Я тебя убил! Прости, дорогой, я не хотел! Вставай, дорогой! — Он погладил Наполеона. — Ведь я пошутил! Ну зачем ты умер, милый? Если ты воскреснешь, я дам тебе конфетку!
Собака пошевелила ухом.
— Вставай, я дам тебе жареного цыпленка!
Наполеон завилял хвостом, категорически отказываясь встать.
— Теща твоя идет! — крикнул Петре.
Наполеон вскочил как ошпаренный и пустился наутек.
Зрители смеялись до упаду. И вдруг стало тихо. По залу пробежал шепот, и все обернулись к входной двери. Затем народ расступился, образовав узкий проход. На пороге стоял Томороагэ. Петре понимал — сейчас людям не до смеха. Все обступили Томороагэ, и Петре остался один посреди арены. Он чувствовал себя очень одиноким и, подбирая веревку, ошейник и кастрюлю, подумал о том, что существуют вещи более важные, чем смех.
Люди пошли вслед за Томороагэ, и представление прекратилось. Кто развязал Томороагэ — осталось тайной. Ясно было одно: не управляющий отпустил его. Мезат радовался, что представление окончилось раньше времени. Деньги все равно были получены. От радости он сам снес сундук в повозку и впряг лошадей. Их ждали к себе в гости поп с попадьей — Мезат получил от него приглашение.
— Я большой поклонник искусства, — сказал поп. — Жаль, что не все люди понимают искусство. Ведь верно?
— Да, — ответил Мезат, беря лошадей под уздцы. — Но-о, пошла!
Поп жил возле школы, совсем близко. Мезат поставил повозку во дворе, распряг лошадей и напоил их. Поп светил ему фонарем.
Стол был накрыт. Отец Шойму — человек светский — не читал молитвы перед трапезой. Он разлил цуйку в глиняные кружки и провозгласил:
— Будьте здоровы и приезжайте к нам снова.
Дорина сидела между попом и Мезатом и, как всегда, улыбалась, подобно сфинксу. Когда перешли к индейке и вину, Шойму и Мезат заговорили о политике. Попадья, сидевшая между Савелом и Петре, сияла и то и дело чокалась с ними. Но ребята больше чокались, чем пили. К вину они были непривычны, а напиться и стать посмешищем в поповском доме им не хотелось. Кроме того, они боялись Мезата, он мог и прибить их завтра за то, что они не знали меры.
— Царанисты тоже хороши, — рассуждал тем временем поп.
— Хороши, — подтвердил Мезат.
— Как прекрасно вы играли! — сказала попадья, заглядывая в глаза то Савелу, то Петре. — Особенно мне понравилась борьба… Я раньше никогда не видела классическую… греко-римскую борьбу. Мой муж православный. — Попадья улыбнулась и налила себе вина.
Она была моложе попа и, как и он, не выказывала особой религиозности.
— Ах, как я люблю жизнь! — сказала попадья, всплеснув руками.
— Да, жизнь прекрасна, — сказали Петре и Савел в один голос.
— И либералы тоже хороши. — Тут поп снова чокнулся с Мезатом.
— Надо отдать им должное, — согласился Мезат.
— Ах, классическая борьба была просто восхитительна…
Петре все боялся, что она спросит, как они стали чемпионами. Это значило бы, что попадья в самом деле всему поверила. Он был чемпионом Румынии, а Савел — Европы.
…Мезат заключал первую часть представления состязанием по борьбе. И в тот вечер он вышел из-за занавеса, ударяя в маленький барабан. Грудь его была вся разукрашена орденами — конечно, поддельными.