1962
Разгоняются тучи
Оправдали расстрелянных;
возвратили права
сотням жен их растерянных,
в ком душа чуть жива.
Были юны и пылки,
не страшились судей;
возвращались из ссылки –
стали снега седей.
Ни кибитки да тройки,
ни некрасовский стих
ореолом героики
не украсили их.
Снова в жизнь возвращенье,
правда вышла на свет;
только нет возмещенья
стужей выжженных лет.
Но иными заботами
обременена,
новостройки с заводами
поднимает страна.
Разгоняются тучи,
разметают следы
неминучей, горючей,
но летучей беды.
Словно сказ об Адаме,
словно смолкшая медь…
Хорошо, что с годами
стала память неметь.
Кто ж бесчувственно глянет
в даль недальних времен,
чья душа не отпрянет, –
тому – глаз вон!
1962–1963
Верность Ленину
Когда Сталина
хоронили,
плыло море
людских голов…
В большой колокол
не звонили,
так как
не было колоколов.
Отчего же
давка у гроба?..
Набегают
со всех сторон,
чтоб увериться,
глянуть в оба:
что по смерти
оставит он?
Он, воспетый
в стихах и в прозе,
переснятый
тысячи раз, –
он лежит
в неподвижной позе,
не откроет
жестоких глаз.
Молчаливым он жил
и скрытным,
затаившись
в тени дворца.
И положено было
чтить нам
полководца
и мудреца.
И тогда
у смертного праха
мы не знали,
как же нам быть:
продолжать
каменеть от страха
или
громко заговорить?
Но не смерклась
партии сила,
не покрыла
Россию мгла…
Что от Ленина
получила,
то в народе
уберегла.
И преградой
для всех покушений
своевластно
править страной –
встала
воля партийных решений,
и не стало
воли иной!
И отрылись
Кремля ворота,
и начался
с тех самых пор
у воспрянувшего
народа
убедительный
разговор.
Разговор
о большой заботе,
чтобы страх
опять не возник,
чтоб нигде
ни в каком народе
не поднялся
его двойник!
Так вот страх
мы похоронили,
и сподручней
работать нам.
Верность Ленину
сохранили,
верность
ленинским временам.
Семилетка –
крупное слово,
но и ту мы
из года в год
уплотняем
снова
и снова,
нажимаем
на полный ход,
чтоб
сказать коммунизму:
«Здорово!
Вот он – видим.
Он – вот он!
Вот!!»
1962
Когда приходит в мир…
Когда приходит в мир великий ветер,
против него встает, кто в землю врос,
кто никуда не движется на свете,
чуть пригибаясь под напором гроз.
Неутомимый, яростный, летящий,
валя и разметая бурелом,
он пред стеной глухой дремучей чащи
сникает перетруженным крылом.
И, не смирившись с тишиной постылой,
но и не смогши бушевать при ней,
ослабевает ветер от усилий,
упавши у разросшихся корней.
Но никакому не вместить участью
того, что в дар судьба ему дала:
его великолепное несчастье,
его незавершенные дела.
1960-е годы
Хлеб и кров
Хлеб, тепло, одежда, обувь,
Лев Толстой да лес густой,
ждать другого и не пробуй,
остальное – звук пустой!
Прочно скроен, крепко слажен
дом, начало всех начал, –
все, что я стихами нажил,
все, что сердцем настучал.
Остальные люди тоже
жить должны б таким трудом,
чтобы – обувь, хлеб, одежа,
светлый мир и прочный дом…