Сечени попадает в одну карету с супругой Кошута; госпожа Кошут дрожит всем телом. И пока народ триумфальным шествием сопровождает Кошута к эрцгерцогу Карлу, Сечени за накрытым столом беседует с другим своим политическим противником — Лайошем Баттяни, премьером будущего правительства.
— Все прошло так тихо и спокойно, — рассказывает Баттяни о венском восстании, о баррикадных стычках, — грабежей не было и в помине.
— О, это как раз меня и пугает, — отвечает Сечени. — Если ворам не до корысти, значит, они тоже охвачены фанатизмом.
Вдвоем отправляются они к эрцгерцогу Иштвану, где и обсуждают вопрос о формировании ответственного министерства. Принимается решение, хотя Сечени и протестует, что главою правительства станет Баттяни, а эрцгерцог Иштван будет полномочным наместником и, значит, alter ego Фердинанда V.
На следующий день, 16 марта, Сечени, Кошут, Баттяни и эрцгерцог идут к императору, чтобы скрепить императорско-королевской подписью решение, принятое ими накануне.
Этот милостию божией коронованный идиот молит о пощаде, обращаясь к эрцгерцогу Иштвану:
— I pitt di’, nim mir meinen Thron nit![86]
Сечени молча взирает на слабоумного властителя, который боится, как бы родственник не стащил его с трона. Из-под нахмуренных бровей следит он за Кошутом… Надо же было этой сцене разыграться именно перед Кошутом! Но видит он и собственное отражение в сверкающих зеркалах зала, где коронованный выродок изъясняется на таком венском наречии, какое услышишь разве что из уст тех простых смертных, кто обычно усаживает его не на трон, а на стульчак…
Так было сформировано первое ответственное министерство. Таким образом Королевский рескрипт от 17 марта, узаконенный подписью Фердинанда V, упраздняет прежнюю венгерскую сословную конституцию. Или, точнее говоря, сулит упразднение… Несколько дней назад в Вене чего только не сулили восставшему народу, войдя в раж от собственных посулов.
И все же, какие бы сцены ни предшествовали этому акту, он казался великим достижением, и Сечени в тот же день пишет своему секретарю:
«Друг мой, мы переживаем чудесные времена! Судьба нашей национальной отчизны висела на волоске. Первый акт прошел великолепно! Я полон самых радужных надежд. Воистину, полной мерой я наслаждаюсь тем, что произошло в Вене вчера и сегодня. Кажется, будто на нас или на них наконец-то снизошло прозрение! Я не смею усомниться в ярчайшем расцвете нашей нации. Неслыханной, великой роли Баттяни и Кошута я способен лишь радоваться, и, бог свидетель, ни капли зависти не таится в душе моей, я тешу себя сладостной уверенностию, что у политики моей нет иной побудительной силы, кроме как преданность делу.
Приму ли я какое-либо участие в правительстве, пока не знаю. Здоровье мое в плачевном состоянии, я едва держусь на ногах.
О Вене мне сейчас писать несподручно; однако могу поклясться: и моя скромная лепта есть в той заре, что воссияла над нами.
Какими бы ни угадывались второй и третий акт разыгрывающихся событий, необходимо выждать их. Что до меня, то я самым преданнейшим образом стану служить Баттяни и Кошуту.
Моя политика была верной, но медленной. Кошут поставил на карту все и, по крайней мере, до сих пор выиграл для отчизны столько, что мне с моей политикой, пожалуй, и за двадцать лет не удалось бы достичь этого. Если реакция не даст себя знать и если в нас чувство патриотизма одержит верх над завистью, а гражданские добродетели — над честолюбием, то верю: будет прок от венгров, и немалый!
Пожонь, ввечеру 17 марта 1848. Иштван Сечени».
В искренности этого письма не может быть и тени сомнения. Когда придет пора сомнений и теней, мы и обнаружим их в его письмах и в дневнике, который в эту пору откровеннее, чем когда бы то ни было. В следующем, датированном 21 марта письме вновь возникает тема, более всего интересующая нас, поклонников моста: «Что поделывает Кларк, и как там мост?» — справляется он у Ташнера.
Но тогда, в первые дни революции, Сечени, должно быть, не до моста. Он снова излагает свою политическую позицию:
«Сейчас я не пользуюсь ни малейшим влиянием. Ich halte mich bei Seite![87] Всеми силами и честью своею я поддерживаю и защищаю Баттяни и Кошута».
22 марта Сечени назначают министром путей сообщения. «Не принять пост было невозможно», — пишет он секретарю. Но к тому времени восторженный порыв первых дней уже угас. И в дневнике Сечени признается: