«Я подписал свой смертный приговор!»
24 марта он пишет: «Finis Hungariae»[88].
А 8-го говорит Ференцу Деаку:
— Ясно одно: нас повесят либо верхи, либо низы, и я угожу на виселицу, как Пилат — в «Символ веры».
И поддавшись мрачному настроению, Сечени якобы приветствует своих приятелей-вельмож начальными строками стихотворения Петефи:
Представьте себе, что́ при этом испытывал бывший лондонский посол, а ныне министр иностранных дел Пал Эстерхази, который с давних пор, когда в Лондоне средь дипломатов он слыл молодой лисой, а у Теккерея предстал в облике вожака-барана, успел подурнеть до безобразия, состариться и стал похож на какой-то чудовищный гибрид облезлой лисы и хворого барана.
Называется это стихотворение: «Магнатам»; оно было написано до «Национальной песни» и не сопровождает, но предвосхищает события. Вот как звучит пятая его строфа:
Причин для беспокойства у Сечени хватает. Вена начинает приходить в себя и с помощью манифеста пытается урезать полномочия министерства. Сечени впадает в отчаяние. Он ждал от Габсбургов больше, чем от них следовало бы ждать. Кошут же скатывается влево, — не переходит, но катится в буквальном смысле слова. «Без кровопролития не обойдется!» — заявляет он и требует вооружить молодежь.
Сечени страшится этой меры. Но страшит она и самого Кошута. В особенности боится он радикальной молодежи вроде Петефи или Вашвари. Разве не страхом продиктованы его слова:
«Нечего бояться этих молодых подстрекателей, их и наберется всего сотни три, не более. Стоит мне сказать хоть слово, и они будут сметены».
Позднее Кошут все же признает, что эти «молодые подстрекатели» могли бы стать его подлинной опорой, и на какое-то время он до известной степени подпадает под их влияние.
Сечени же никогда и никоим образом не желал окончательно порвать с Габсбургами, да и Баттяни — председатель ответственного министерства, очутившись на распутье, настаивает на том, чтобы Венгрия военными силами помогла империи в подавлении итальянского освободительного движения. Кошут поначалу колеблется, и, таким образом, временно одерживает верх левое крыло, Петефи — идея революционной солидарности и всемирной свободы. На этой почве снова вспыхивают разногласия между Сечени и Кошутом, утихшие было на короткое время.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Упоминание о Петефи впервые фигурирует в дневнике Сечени 17 апреля 1848 года.
«Кошут от имени нации выступал против правительства, а теперь Петефи и компания выступают против нас также от имени нации».
В этой своей интимной беседе с дневником Сечени высмеивает Кошута, сторонящегося левых устремлений.
А 19 апреля Сечени радуется тому, что «англичане стойко держатся против чартистов».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не знаю, имеет ли в виду Сечени тех англичан, что живут в Пеште, но чартистами он, всего вероятней, называет пештских рабочих и ремесленников. Сравнение не точное, но Сечени мог себе это позволить. Что же касается пештских англичан… Вскоре и до них дойдет черед, а пока несколько слов относительно общей ситуации, поскольку тут переплетаются воедино дело сооружения моста и большая политика.
Сечени собирается наладить в механическом цеху Пештской вальцовой мельницы производство оружия. В этом он рассчитывает и на помощь Адама Кларка. 23 апреля вместе с министром торговых дел Клаузалом он посещает Кошута. Кошут намеревается представить на цели вооружения пятьдесят-шестьдесят тысяч форинтов в месяц.
25 апреля провозглашена австрийская конституция.
А затем следует дурное известие: австрийские военные силы одержали победу над армией Сардинии и итальянскими революционерами. В записи от 29 апреля значится:
«В Тапио-Бичке крестьяне прогнали помещиков».
12 мая имя Петефи второй раз появляется на страницах дневника:
«Народное собрание послало делегацию. Речь держит Петефи. Танчич, Видош, Палфи, Глембаи, Баттяни разговаривают пренебрежительно, я — примирительно. Деак — с нажимом. Кошут кутается в плащ, у него жар (?!)».