То один, то другой принесенный из леса сильный дичок он пытался прививать по нескольку раз. Зачастую цель, казалось, близка: появлялись звездообразные завязи, со временем наливались и крупные яблоки воскового цвета, но совсем другие на вкус. Или яблоки созревали ароматные и по вкусу напоминавшие «кальвиль», но на вид — мелкий дичок.
Результаты своих опытов он записывал в голубую школьную тетрадку. Эту тетрадь в клеточку он испещрил толстыми буквами и бесчисленными значками. Сложение, вычитание, умножение. Делить он не умел.
Выйдя на пенсию, старик еще тщательней стал ухаживать за этой яблоней. Ему хотелось развести именно этот сорт. Во всей округе уже не осталось таких яблонь, только у него — одна-единственная.
Хотя, может, лучше бы ее и не было?..
Вся его жизнь была сплошной цепью удач. Он и сам так считал. Всю жизнь с самого раннего детства он прожил в одном и том же доме на этой плодородной земле, где теплую базальтовую стену горы грели солнечные лучи, отражавшиеся от серебряного зеркала большого озера.
Его солдатская служба тоже прошла удачно. Ему ни разу не пришлось никого убить во время атаки; так уж получилось, что он не убил никого ни с целью самообороны, ни защищая своих товарищей, хотя могла ведь возникнуть ситуация, при которой этого было бы не избежать. Он был санитаром. Когда фронт начал разваливаться, он дезертировал. Конец войны он провел в постоянном страхе, прячась неподалеку от собственного дома, так близко, что видел его.
Он был не участник Сопротивления, а просто дезертир. Потому что не сомневался: иначе поступить нельзя и еще сознавал: то, что его руки не обагрены кровью — редкая удача.
И какая удача, что танки обогнули эти горы или только прошли через них по дорогам, проложенным в долинах, в поисках другого места для боя, а самолеты разбомбили здесь только дороги!
Он прятался и боялся. Поденщина на винограднике — работа, войну исключающая. Те, кто обрабатывает виноградник или фруктовый сад, боятся танков, потому что легче заново отстроить город, чем восстановить виноградник. Старик не был участником Сопротивления, но он никогда и не утверждал, будто участвовал в нем. И теперь молчаливо, но искренне разделяет правду коммунистов. Сыновья писали ему открытки на рождество. У дочери-инженера подрастает хороший ребенок… Они всей семьей приезжают к нему летом. Но, вероятно, самая большая его удача — то, что он, хоть никогда не был богатым, но и нужды не изведал.
Разве травинка, клонящаяся к земле в бурю, станет завидовать дубу с переломленным стволом?..
Впрочем, бед на его долю выпало достаточно.
Это было, когда он уже дезертировал из армии, орудийная канонада близкого сражения гремела где-то рядом, а он прятался в подвале у своего кума, на горе Тулшо.
Здесь совсем не было боев. Лишь иногда по дороге брели отставшие от своих частей солдаты, да изредка проезжали автомобили. Однажды днем огромный «либерейтор»[14], загоревшийся в воздухе, рухнул на давильню, пробив крышу, остатки самолета упали на соседний дом и сгорели дотла вместе с ним. С горы Тулшо было видно: это случилось неподалеку от его жилища.
Когда шум сражения стал удаляться, он осторожно пополз в ту сторону, прячась средь виноградных лоз, одетых в зимний наряд. Он увидел сгоревший дом — через один от своего. Потом сквозь завесу заснеженного кустарника и редких деревьев разглядел и свое жилище — целое и невредимое.
Подойдя поближе, он увидел: на яблоне, росшей у торца дома, той самой, с детских лет благоговейно почитаемой яблоне, причем на ее красивейшей, большой и толстой ветке висит человек. Он подошел поближе, чтобы рассмотреть труп.
Вероятно, он уже долго висел здесь; одеревенел и раскачивался на ледяном ветру. Искаженное гримасой незнакомое лицо. На мертвеце — остатки штатской одежды и военного обмундирования, принадлежавшего самым разным армиям. Ноги — босые, белые, покрытые инеем. Сразу видно — не самоубийца. На вид — мужчина лет сорока. Но лицо настолько изможденное, что его не узнала бы и родная мать.
Сапог не было. Оглядевшись по сторонам, он понял: сняли их не здесь, потому что поблизости не было видно портянок. Ветер не унес бы их; они бы примерзли к земле где-нибудь поблизости…
Неужто этот человек пришел сюда босиком? Наверное, все-таки в сапогах, но сколько он отшагал — десять, сто, тысячу километров? И сколько прошел босиком, без сапог?..