спокойно расходясь в роскошной чаше
кругами и забыв источник свой,
мечтательно, по капельке скупой
сама по кружевному мху стекает
к поверхности бассейна под собой,
где та ее с улыбкою встречает.
Карусель
Люксембургский сад
С навесом и во всю, пожалуй, прыть
весь этот разномастный эскадрон
несется самому себе вдогон
и долго медлит, прежде чем застыть.
Буланый конь в тележку запряжен,
однако же глядит вперед геройски,
сердитый красный лев идет по-свойски,
и следом проплывает белый слон.
Олень и здесь освоился вполне:
оседланный, несет неустрашимо
девчонку голубую на спине.
А белый мальчик гриву льву мочалит,
но, кажется, ничуть не разозлен,
лев высунул язык и зубы скалит.
И следом проплывает белый слон.
И девушки, все в белом, скачут мимо
на лошадях, хотя забавы эти
переросли; восторженно, как дети,
в толпе кого-то ищут нетаимо...
И следом проплывает белый слон.
И все спешит и не находит края,
вращается в бесцельности слепой,
зеленый, красный, синий цвет являя
в самозабвенной гонке круговой.
И не одна улыбка озорная
следит, себя столь щедро раздаряя,
за головокружительной игрой...
Испанская танцовщица
Как спичка, чиркнув, прежде чем огнем
заняться, точно в спешке безотчетной,
разбрасывает искры — так рывком,
как вспышку, в расступившихся кружком
она бросает танец искрометный.
И вдруг — он пламя с головы до пят.
Взметнула взгляд, и волосы горят,
рискованным искусством полоня,
и ввинчивает платье в глубь огня,
откуда, точно змеи, в дрожь бросая,
взмывают руки, дробный стук ссыпая.
Потом: огня как будто мало ей,
она бросает вниз его скорей
и свысока глядит с улыбкой властной,
как он простерся, все еще опасный,
и бешенства не прячет своего.
Но, победительно блестя очами,
она с улыбкой сладостной его
затаптывает в землю каблучками.
Башня
Башня Сен-Николя, Фюрн
Нутро земли. Как будто ищешь ты
путь на поверхность в мраке затаенном,
по руслам пробираешься наклонным,
проложенным струеньем темноты,
и сквозь нее, как будто бы из сна,
ты пробиваешься, и с толку сбит,
и видишь вдруг, как падает она
из бездны, что над головой висит;
и ты, когда она в какой-то миг
обрушится, от свода отрываясь,
нежданно узнаешь ее, пугаясь:
не дай ей встать, вскосмаченной, как бык, —
но свет охватывает завихреньем,
летящим видишь небо над собой
и ослепление над ослепленьем,
а выше — даль, волнуема движеньем,
и маленькие дни в чреде одной,
точь-в-точь у Патинье, стоят, как знаки,
и прыгают бесшумно, как собаки,
мосты вослед дороге с давних пор, —
та за домами прячется порой
и вдалеке, отчеркивая злаки,
проходит сквозь кустарник и простор.
Площадь
Фюрн
Веками расширяясь как попало:
от мятежей, огня и тесноты
во время казней или карнавала,
от лавочек, базарной суеты,
и факельных разъездов кардинала,
и от бургундской спеси и тщеты
(вплоть до теперешней черты) —
шлет площадь дальним окнам приглашенье
для шествия по широте своей,
эскорт и пустота сопровожденья
толпятся возле лавок торгашей
и строятся. И, пестр и бесшабашен,
привстал, глазея, крыш передний ряд
и, сговорясь, не замечает башен,
что позади, как призраки, стоят.
Quai du Rosaire[4]
Брюгге