День был зеленый, синий, голубой:
он веял также красным временами,
пруд удалялся мелкими волнами,
а ветер пел о том, как меж собой
общаются за городом цветы.
Увенчанные вещи благодарны
сиянью, чей целителен размах,
и были в зачарованных домах
открывшиеся окна лучезарны.
Вечеря
В смятении почуяв принадлежность
свою к Нему, как Он им предсказал,
они признать боялись неизбежность
разлуки с Ним: от них Он ускользал,
охвачен одиночеством Своим
привычным, сеятель трудолюбивый,
перед Которым скорбные оливы,
а также бегство тех, кем Он любим.
Из-за стола, как будто нет оплотов
других, свой хлеб насущный заработав,
как стая птиц при выстреле со шкотов,
на зов его вспорхнув со всех сторон,
тянулись руки, выводок дочерний,
ища при этом выхода, но Он
их всюду ждал, светясь, как час вечерний.
Часть вторая
Инициалы
Из глубин наших дум и дерзаний
подвиги слабым фонтаном взлетают
и в радужном тают тумане.
Но что лиц наших спрятали грани,
наши тайные силы мелькают,
как дождинки в разбитом фонтане.
На сон грядущий
Хотел бы под бормотанье
с кем-то всю ночь проводить.
Хотел бы тебя, как няня,
укладывать спать и будить.
Хотел бы я знать лишь один о том,
как холодно по ночам.
Хотел бы прислушиваться тайком
к тебе, и мирам, и лесам.
Часы всю ночь говорят с собой,
бьют каждые полчаса.
Во дворике человек чужой
тревожит чужого пса.
И снова все тихо. И я сторожу
твой сон всю ночь напролет;
и только на миг глаза отвожу —
если мышь в темноте прошмыгнет.
Люди ночью
Не для толпы сотворяются ночи, о нет.
Ночью все одиноки: ты и сосед,
и ты от него отлучен.
И если при лампе вглядишься в черты
собеседника, — должен увериться ты,
что он — это он.
Как ужасно свет искажает людей,
струясь и стекая с лиц;
и если ночью усядутся люди тесней,
ты видишь зыбкий мир из теней
и размытых границ.
И что ни лоб, то желтое пятно,
где проблеск мысли зачах,
и плещется в глазах вино,
и виснут на руках
тяжелые жесты, проясняя суть
беседы ночной;
и если я говорит кто-нибудь,
то на уме: другой.
Сосед
Скрипка чужая, ты ходишь за мной?
Сколько раз я встречался с тобой
в городах, на дорогах убогих?
Одного ли я слышу иль многих?
Правда ль, там, в городах, притаились
те, что одни, без тебя,
давно бы в реке утопились?
Отчего же всегда это слышу лишь я?
Отчего мне всех ближе, роднее
те, что, играя, рыдают во мгле
и твердят, что жизнь тяжелее,
чем тяжесть всего на земле.
Pont du carrousel[1]
Как царств безвестных камень межевой,
слепец седеет на мосту. Возможно,
что встал он вечной вещью, непреложно,
как центр созвездий, тихий, но живой.
Вокруг него вершится звездный час,
в безумстве мчась и в роскоши мечась.
Он, неподвижный праведник, на годы
поставлен на кривых путях, и вот
он темен, как в Аид подземный вход
среди людей поверхностной породы.
Одинокий
Как будто наскитавшийся моряк,
хожу я в гости к вечным Домоседам.
Дни стали на столе у них обедом,
чужбина стала — тайный знак.