Выбрать главу
IV
А природа, как бы в уязвленном торжестве условности своей, королевским следует законам, и не терпится, блаженной, ей
сны своих деревьев на зеленых склонах воспроизвести с утра И по описанию влюбленных врисовать в аллеи вечера
кистью, расточающей в томленье блеск улыбки самой чистой пробы, — даже не великой, может быть,
но одной из всевозможных, чтобы вдруг на острове любви забыть обо всем и в полноте цветенья нечто впрямь великое явить.
V
Боги гротов и аллей — никто им не вверялся, старым и ручным, вычерченных троп Дианам, коим улыбались иногда, — и роем вскачь неслись за королем своим
на охоту, полдень рассекая и плащи по ветру распуская, — да, всего лишь улыбались им,
но молиться вряд ли им умели. Но под ними, чьих имен никто знать не знал, цвели и пламенели, и клялись и достигали цели — боги, кои дозволяют то,
что они и прежде дозволяли, ибо камнем можно быть едва ли в пору полноцветия весны; боги, чьи земные обещанья с наступлением похолоданья, как всегда, туманны и темны.
VI
Ты видишь, тропинки как будто не знают конца и препон и падают с лестниц круто, и манит их дальше и дальше едва заметный склон; к террасам и отдаленным массивам зеленым каждая путь свой длит, к дальним прудам, где главный парк (как равному равный) их пространству дарит;
и пространство без сожаленья бросает свои владенья на растерзанье лучам и отовсюду приводит новые дали к нам, когда из прудов крылато в торжественности заката поднимается к небесам.
VII
В чашах отраженные наяды, в плаванье не находя отрады, как утопленницы, возлегли; молча пресекают балюстрады бегство сумрачных аллей вдали.
Влажный листопад спешит скорей по ступенькам воздуха к утрате; каждый птичий выкрик как заклятье, будто бы отравлен соловей.
Здесь весна не одарит, сияя, и кусты одолевает сплин, как бы нехотя благоухая, выдохнувшийся жасмин,
с гнилью перемешанный, поник. Комары вслед за тобой несутся, и сдается: стоит оглянуться, все, как призрак, испарится вмиг.

Портрет

Чтобы не пропала ни одна боль в своей трагичности всечасной, бережно несет она прекрасный даже в увядании букет черт своих, и кажется: ошибка, если падает с лица улыбка, словно тубероза, на паркет.
И, через нее переступив, знает, что ослепшими руками не найти ее под каблуками, —
говорит возвышенно она, и в словах кричит душа чужая, чья-то, как своя, обнажена; так кричал бы камень, поражая тем, что боль таится в нем живая, —
замолчала и стоит бледна, и судьбе жестокой не перечит, ибо речь ее противоречит истинной реальности — больной и принадлежащей ей, кто несет свой жребий над собой, как сосуд без ножки, над своей славой — в тихий предвечерний свет.

Венецианское утро

Посвящается Рихарду Бер-Гофману

Ах, избалованные окна видят извечно то, что изумляет нас: когда на город, как на волны, снидет сиянье с неба и в бессчетный раз
он не сбываться будет обречен. И утро поднесет ему опалы, как с изначальных повелось времен, а после отраженья из канала встают, о прежних утрах, как бывало, напомнят: и себя вдруг вспомнит он
в объятьях Зевса нимфой молодой. В ушах звенят сережки, не смолкая; и, над водой Сан Джорджо поднимая, она, как вещь, любуется собой.