И так досадно, что этот аргумент, приведенный им исключительно для подтверждения общности своих взглядов с учением святой матери церкви, помимо его желания, обратился прямо-таки в непристойный выпад, уместный разве что в устах какого-нибудь вольнодумца.
Высокочтимый доктор Карл Гробачевич почувствовал в реплике старика смутный, но опасный отголосок тех демагогических тенденций, которые появились у мирян с тех пор, как эти красные дьяволы, социал-демократы, стали распространять по городу брошюры, вроде «Великий инквизитор города Толедо» или «Господин Торквемада — наемный палач римской церкви». Доктору послышалась в словах Тичека наглая претензия плебея разбираться в материях высшего порядка, и монсеньёра охватила искренняя грусть при мысли о нынешних печальных временах, когда такой известный авторитет, как, например, милейший доктор Гринтавец, вынужден вступать в дискуссию со всякими полицейскими надзирателями и слугами, и о чем бы вы думали — о космических проблемах! Поэтому, блюдя интересы святой матери церкви, доктор дал достойную отповедь дерзости мирянина Тичека, произнеся ее на высокой ноте и делая отчетливое ударение на каждом мудром слове своей совершенной речи. Он сказал:
— Господин старший полицейский надзиратель, вероятно, не знает о том, что святая инквизиция никогда не губила невинных! Если же в давние времена ей и приходилось сурово карать кое-каких еретиков, то делалось это исключительно в интересах морали, порядка и закона, а равно и для спасения душ самих заблудших грешников!
Знаменитый куэновский[17] довод показался старому Тичеку таким простым и понятным, что инквизиция предстала в его воображении отрядом королевских блюстителей порядка — этакие вояки в красной форме, вроде тех, которыми полицейский надзиратель истово и строго командовал много лет. Заручившись поддержкой такого убедительного сходства, Тичек намеревался еще яснее выразить свою мысль о том, что Земля, безусловно, плоская и, конечно, стоит на месте, а не вертится, но почему-то сконфузился и понес несусветный вздор. Одному богу известно, как бы он выпутался из затруднительного положения, если бы крестный отец Славки Габро Кавран, королевский смотритель королевской водонапорной башни, не нарушил вдруг своего молчания.
Из церкви Габро вышел в угнетенном состоянии духа и по этой причине за обедом изрядно выпил; голоса окружающих сливались в его ушах в общий гул, напоминающий журчание далекого ручейка, слух его улавливал лишь неясные обрывки разговора. Внимание Габро привлекли слова старого Тичека о глобусе, за который тот якобы заплатил три с половиной форинта; Кавран вдруг вспомнил, как несколько лет назад покупал глобус своему единственному сыну Габриэлю. Только Габро эта штука обошлась в два форинта и семь сексеров! И по сей день валяется этот глобус где-то в пыли на шкафу, в проклятом угрюмом доме, где старый Габро коротает унылые, одинокие дни, словно заброшенный пес.
— А ну, что тут толкуют про Землю? Может, старушка и в самом деле круглая? Кто же это в конце концов знает? Габриэль твердил старику это ровно семь лет подряд, да так и не доказал ничего. И скандалил же старик из-за этой самой Земли со своим разбойником Габриэлем! Однажды не вытерпел — поколотил! А все же малый был на редкость сообразительный! И вот тебе на! Все погибло!
— И я не верю, что Земля круглая, милостивый монсеньёр! — вмешался Габро Кавран в разговор, чтобы не чувствовать себя всеми забытым отщепенцем. — Мой-то сын семь лет кряду вдалбливал мне в голову эти небылицы! Еще, припоминаю, свечи зачем-то зажигал, да только все попусту: не принимает моя душа этаких премудростей!
— Ах, это вы, дорогой мой господин Кавран! Вы все молчите, и мы, было, о вас совсем позабыли, — и доктор Анджелко Гринтавец посмотрел прямо в налитые кровью глаза старого Габро, который все сосал и перекатывал из одного угла рта в другой толстую сигару, а теперь вот вознамерился стряхнуть пепел в цветочную фарфоровую вазу, но отяжелевшая рука подвела его и пепел просыпался на скатерть, залитую черным кофе и усеянную корками апельсинов и пестрыми бумажками от конфет.
— Кстати, как поживает ваш сын, что-то о нем давно ничего не слышно? — смело перевел разговор со злополучного земного шара пресвитер церкви Блаженной Девы Марии и грубым вопросом своим задел давнюю, но все еще кровоточащую рану старого Каврана.
— Ой, ой, ой, умоляю вас, милостивый монсеньёр, не надо об этом, — сокрушенно пробормотал старик. — Говорят, где-то в Лондоне! Слышал, здесь напечатали статью, что он из Лондона прислал! И в Париже Габриэль был. А мне не писал с прошлой Троицы. Прошлым летом на Троицу получил последнюю открытку! Поздравил, и больше ни слова — так и не знаю, как он живет и что с ним! Ах, лучше и не говорить — и он вздохнул горько и жалобно. — Это моя вечная боль!
17
Куэн Хедервари — венгерский правительственный комиссар, назначенный после вспыхнувшего в Загребе в 1883 г. антивенгерского бунта; управлял Хорватией в течение 20 лет, игнорируя конституционные гарантии, подавляя хорватов «в их же интересах».