Выхода из этого кошмара он, как и многие представители прогрессивной интеллигенции, не видел до тех пор, пока не грянул залп «Авроры», возвестивший Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Революционные события в России, как лучом прожектора, осветили путь в будущее. В своем дневнике Крлежа 13 декабря 1917 года записал: «Аврора»! Это уже межзвездная канонада, а не только международная, это канонада двадцать первого столетия!» В южнославянских землях, находившихся под господством Австро-Венгрии, к концу войны начинается революционное брожение: антивоенное и национально-освободительное движение захватывает широкие народные массы и даже армию и флот. Происходят восстания матросов в Боке Которской и других военных портах на Адриатическом море. По всей Хорватии отряды крестьян и солдат, дезертировавших из армии, ведут борьбу против войны, против власти буржуазии и помещиков. Начинается мощный революционный подъем в рядах рабочего класса. Передовая интеллигенция, к которой принадлежал и Крлежа, все более решительно переходит на сторону народа, борющегося за свои социальные и национальные права, против реакционного монархического режима Королевства сербов, хорватов и словенцев, возникшего после распада австро-венгерской империи.
Крлежа одним из первых среди хорватских литераторов примыкает к рабочему движению. Вместе с известным хорватским писателем-коммунистом Августом Цесарцем (1893—1941) он в 1919 году начинает издавать журнал «Пламен», который ведет открытую борьбу против капиталистического порядка и монархии Карагеоргиевичей, под крылом которой собирались все силы реакции. Но, перейдя на сторону революционного рабочего движения, Крлежа не смог раз и навсегда покончить с идейными заблуждениями предшествующих лет. Его духовное развитие и в последующие годы было отмечено противоречиями и колебаниями. Особенно сильно это сказалось в конце тридцатых годов, когда Крлежа издавал журнал «Печат», в котором подвергал ревизии ряд важных вопросов марксизма. Однако в то время, когда в среде югославских писателей происходило все более очевидное размежевание в зависимости от их отношения к фашизму, когда некоторые литераторы скатывались в болото реакции, становились адвокатами и проповедниками фашизма, Крлежа пишет свой известный роман «Банкет в Блитве», в котором беспощадно разоблачает не только реакционный монархо-фашистский режим в Югославии, но и фашистскую диктатуру вообще как власть преступную и античеловечную.
Хотя идейные колебания и не увели писателя в болото реакции, они оставили заметный след в его творчестве.
При всем резко отрицательном отношении Крлежи к буржуазному обществу мы находим в его творчестве индивидуалистические, пессимистические настроения и отказ от борьбы. Эти характерные для мировоззрения писателя черты в значительной мере определяют его восприятие действительности. «Нигилистические раздумья о бессмысленности собственной функции, — пишет Крлежа, — это мое самое слабое место… Появляющееся временами ощущение собственной ненужности и окружающей пустоты — вот мой самый слабый и самый позорный лейтмотив. Но в самом процессе осмысления этих слабостей диалектически развивается и другая сторона моей природы, и все больше растет воля преодолеть их, перерасти…»[499]
Этот «личный коэффициент» выражается в творчестве Крлежи с непосредственностью, присущей творчеству лишь немногих писателей. Он сказывается не только в эмоциональной окрашенности его произведений, но и в пронизывающих их многочисленных размышлениях о мире, о жизни, о ее смысле. В постоянной внутренней борьбе вырабатывал Крлежа свою литературную концепцию.
Литературой Крлежа начал заниматься очень рано, еще на школьной скамье. По его словам, он нередко получал низкие баллы, ибо вместо того, чтобы зубрить греческие неправильные глаголы, писал драмы, которые потом сам же сжигал.
Крлежа целиком отдался творчеству в 1913—1914 годах, когда, вернувшись из Сербии, оставил армию. Он вступил на литературное поприще в период, известный в югославской литературе под названием «хорватский модерн».
Литература южнославянских народов конца XIX — начала XX века отличалась пестротой течений. Продолжало развиваться реалистическое направление, но появились и различные декадентские течения: неоромантизм, символизм, позже — экспрессионизм. Свои первые произведения Крлежа писал под влиянием символизма Оскара Уайльда, натурализма Ведекинда, повлияла на его творчество и скандинавская школа — Стриндберг, Ибсен. Эти влияния, особенно уайльдовское, были решающими в ранней драматургии Крлежи: в пьесах «Легенда», «Маскарад» (1913), «Кралево» (1915), «Христофор Колумб» (1917), «Микеланджело Буонаротти» (1918), «Адам и Ева» (1922); эти символистские пьесы, полные анархического отрицания «всегда сущего», с бесчисленными «убийствами, самоубийствами, привидениями», суть отражение идейных противоречий писателя, его разочарований и общей гнетущей атмосферы, которая окружала его в годы первой мировой войны. О своих стихах военного времени «Пан» и «Три симфонии» (1917) — три книги лирики, изданные в 1918—1919 годах, — Крлежа спустя пятнадцать лет писал: «Эта лирика всеми своими сторонами ближе к плачу над развалинами, чем к какой-либо социальной доктрине, и в сущности она — не что иное, как причитание над действительностью, без всякого сомнения жалкой и безнадежной»[500].