— Слишком уж много времени, любезный граф, провели вы в Йенском университете и при дрезденском дворе.
Шлик только поглаживал свою длинную бороду и растерянно кивал:
— К достоинствам высочайших особ относится и способность забывать прошлое!
— Попытаюсь овладеть этим искусством, — ответил Фридрих и протянул Шлику руку через стол. — Я ведь гожусь вам во внуки, граф.
А Иржик метался по постели как в горячке. Так тоскливо было ему, волею моравских сословий оторванному от родных мест и заброшенному в этот мрачный монастырь среди туманов, слякоти и грязи спущенных на зиму прудов. За что обрекли его на эту придворную службу у чужестранки, которая, похоже, считает его чем-то вроде своей обезьяны, что вылезает из-под кровати и после окрика «К ноге!» прячется обратно? Неужто некому больше перевязать ее высокую, белую, стройную ногу под зеленым шелковым пеньюаром? Что же вы делаете с сиротой?
А сердце его сладко щемило…
3
Когда Иржика разбудили крики первых петухов, багровое осеннее солнце уже продиралось сквозь туман, окутавший леса Чехии.
Вскоре за дверью послышался детский голосок. Иржик вышел взглянуть, кто это поднялся в такую рань, и увидел смуглого мальчугана в черном камзольчике и большом кружевном жабо. Мальчик носился вскачь по монастырскому коридору, из которого за долгие годы запустения все еще не выветрился запах ладана и восковых свечей. Малыш что-то напевал, шумел и топал, но, увидев Иржика, затих, на цыпочках подошел к нему и спросил по-немецки:
— Ты кто? Меня зовут Хайни.
— А меня — Жорж, — ответил Иржик.
— Давай, кто быстрее добежит до лестницы? — предложил мальчик.
— Ладно, — согласился Иржик, и они пустились наперегонки. Мальчик очень веселился и радостно вопил. Наконец, утомившись, он попросил:
— Покатай меня на спине, Жорж!
И Иржик, изображая бродячего торговца, таскал его из конца в конец коридора с криком «Соль! Купите соль!».
Соль покупать было некому, но мальчуган все равно смеялся и болтал ножками.
Наконец появилась толстая женщина в белом чепце и позвала:
— Генри!
Веселье кончилось. Мальчик послушно соскользнул со спины Иржика и сложил перед собой руки:
— Beten[5], — объяснил он. Пора было идти к утренней службе.
«Наверняка этот Хайни — ее сын», — сказал себе Иржик.
Он вернулся в келью, присел на монашеское ложе и уставился взглядом в стену. С упертыми в подбородок руками Иржик был похож на рыболова у реки. Не хватало только удочки, блеска воды, стрекоз и мошек. Вместо всего этого была лишь облупившаяся голая стена и ощущение тревоги на сердце. Чувство это было болезненным и острым. Сидел ли он с закрытыми глазами или открывал их — виделось ему одно и то же: две косы цвета меда, зеленый пеньюар и под ним стройная ножка, белоснежная как крыло чайки.
Потеряв счет времени, он сидел до тех пор, пока с улицы не раздался возглас:
— Приготовиться к началу аудиенции!
Коридор был заполнен людьми. Мимо выстроившихся двумя рядами придворных, легкая и воздушная даже под тяжестью парчи, браслетов, жемчужных ожерельев и бриллиантовых звезд, шла, приближаясь к нему, та, чей облик неотвязно чудился ему на потрескавшейся стене его монашеской кельи. Хромоты ее как не бывало.
Улыбнувшись Иржику, принцесса приказала, будто попросила:
— Возьми мой шлейф, Жорж! — И на миг задержалась.
Иржик поднял конец шлейфа. Руки его дрожали.
Но она уже сходила с лестницы сквозь ряды салютующих шпагами капитанов и полковников, мимо двойной шеренги разряженных дам и рыцарей, что, сняв шляпы, склонились до самого пола в глубоком реверансе.
Она вступила в залу, украшенную бело-голубыми стягами. Прошла по ковру к похожему на трон креслу под малиновым балдахином и села. Пальцем указала Иржику место слева от кресла. С правой стороны встала леди Эпсли.
И тотчас в торжественно убранную залу потянулись чередой придворные дамы из пфальцской и английской свиты, супруги и дочери дворян, полковников и капитанов, расфранченные жены амбергских и вальдсасских коншелов{14} с высокими прическами и в чепцах, величавые и смиренные. Они встали по обеим сторонам дверей, через которые вступили в залу. На лестнице затрубили герольды.
Принцесса поднялась с места. Леди Эпсли отвесила низкий поклон. И вслед за ней в глубоком земном поклоне склонились все дамы и девицы, приветствуя принцессу английскую, графиню пфальцскую и будущую королеву чешскую.