— Защищайте замок!
Пан король и другие всадники исчезли во тьме.
За гумнами они встретили дядюшку Бртю Яна. Он кричал и махал мушкетом:
— Пан король, пан король! Измена! Вы слышали мой выстрел? Слышали? От Бржеста прискакали кроваты, целый эскадрон, за ним другой — драгуны. Кроватов вел попик из Бржеста, тот самый, проклятый! Над головой он держал золотой крест и кричал: «Не стреляйте в меня, а то угодите в пекло!»
— Почему стрелял ты один? — воскликнул дядюшка Фолтын, генерал.
— Двое других на перекрестке были те, кого вы тогда велели выпороть. Ондра Билек и Ян Ржепу, которые под новый год, вместо того чтобы сторожить, ушли в костел в Бржест. Они подняли руки, бросили ружья и стали креститься.
Он не договорил. В ночной тишине раздался топот копыт.
— Вперед, на них, — мощным голосом вскричал пан король.
Дядюшка Фолтын гарцевал на гнедом возле него, мрачный и страшный.
И вдруг ночной сумрак окрасился багрянцем — это горел стог у Расины. Там послышались выстрелы и крики.
— Грянул бой, — прошептал пан король и пришпорил Березку.
15
В полночь, когда пан король и его всадники прогнали императорских драгун с жнивья по дороге к Заржичи, а со стороны Гетмана на них напали болотные дозоры и многих чужаков сбили с коней наземь, вдруг раздалась стрельба в стороне Плешовца. Это были шведы, которые неслышно, по-кошачьи прокрались через лес Садки, подпалили смоляными факелами избы в Плешовце и стога на полях у леса Спаленого. А после этого построились и в боевом порядке, по всем правилам настоящей баталии двинулись вперед, выкрикивая проклятия и распевая песню, в которой поносили Тилли, давно мертвого: «Fleuch, Tilly, fleuch!»[169]
У них были ленты шведских цветов через плечо, шведское оружие в руках, но то были ландскнехты из Гессена, Силезии и Померании, а командовал ими господин фон дер Фогелау, который пришел убить полковника Герштенкорна, чтобы тот исчез с лица земли и никогда больше не появлялся. А на вопрос Торстенсона, куда девался Георг фон Герштенкорн, полковник, сражавшийся у Лютцена, Виттштока, Свидницы, Пайкуль, не покривив душой, сможет доложить: «Убит как дезертир». И ни один лютеранский пастор не принесет известия, что он правит как король где-то тут на Гане.
Не потребовались даже повозки, в них не успели запрячь лошадей и вывезти их, пан король победил императорских драгун и хорватов, которых привел через Бржест господин фон Таронлог. Теперь они грабили Заржичи и Плучиско и силой заставили крестьян разбирать стога и крестцы и грузить при свете горящих домов снопы на подводы.
Пан король прискакал в Заржичи и в Плучиско. Он гнал хорватов ударами шпаги, а жители Заржича и Плучиско стаскивали их с коней вилами. Дядюшка Фолтын выгонял драгун из Киселовиц и там на площади наткнулся на господина Таронлога, который сидел на иноходце и трясся от страха, что господин фон дер Фогелау не подоспеет, как они условились, и ночная прогулка превратится в жестокую битву.
Дядюшка Фолтын взревел:
— Где прячешь бржестского попишку? — а дядюшка Клабал, Микулаш, проткнул Таронлогу горло алебардой.
В Киселовицах на площади хропыньские нашли и Билека, предателя, и богомольца Ржепу и забили их цепами. Драгуны стали было отбиваться саблями и даже ранили Якуба Хватала и Павла Хованцу, но потом поскакали в Бржест вслед за попишкой, иезуитом, который удирал впереди всех с золотым крестом.
Гляньте-ка, в Киселовице притащились жалковицкие мужики с вилами, цепами, а иные с валашскими топориками, примкнули к дядюшке Фолтыну и искали, куда делся пан король.
А пан король возвращался уже с большой толпой заржичских мужиков, взбешенный, точно Люцифер. Глаза его налились кровью. На стерне у сгоревшего стога он построил свое войско и приказал:
— За ними, в Бржест!
Дядюшка Фолтын прискакал из Киселовиц и донес о кончине господина Таронлога. Пан король пожал руку Клабалу Микулашу, который по-военному отсалютовал алебардой.
— Будь вас побольше да вам бы кирасы, я выгнал бы всех хорватов и шведов!
Но на эти слова, точно в насмешку, раздался крик из Хропыни.
Пан король привстал на стременах и скомандовал:
— В Хропынь! К черту Бржест!
Они вихрем неслись по стерне, конные и пешие. На хропыньских гумнах было пусто. Только псы во дворах злобно надрывались.