— Виктория! — кричал молодой Ангальт.
В мгновение ока поле усеялось трупами.
Но из рузыньской лощины, как медведи из берлоги, лезли все новые ряды баварцев. Проделывали они это без особого желания. И вылезали так медленно, что казалось, вот-вот упадут и улягутся на землю.
Группы драгун Корниша все же зачернели на мотольском косогоре. И роты мораван быстрым маршем двинулись от леса на подмогу Ангальту-младшему. Наконец-то и молодому Шлику со Штубенфоллом довелось идти в атаку! С ними подъезжали Ангальт-старший, Гогенлоэ и Турн. Они призывали к себе и отдавали распоряжения, приказывали и поощряли, велели бить в барабаны, трубить в трубы и палить из пистолей, мушкетов и медных пушек. Копыта их лошадей попирали живых и мертвых коней и людей, пики и сабли, вымпелы и ружья. Со всех сторон слышались разноязычные проклятья, стоны, брань и вопли, даже можно было расслышать «Мария» и «антихристы». А над всей этой кутерьмой, смрадом и гарью, над кровью и разодранными знаменами светило холодное ноябрьское солнце.
Сцепившись, как олени во время гона, бились бело-голубые с белыми. Бились так долго, что баварцам подошло подкрепление. Так долго, что стала кровоточить рана на груди молодого Ангальта. И все вдруг поняли, что атака отбита и двигаться дальше нет возможности.
Сверкая яркими, как блеск бриллиантов, глазами, слева выехал во главе своих терции великолепный и неистовый Вильгельм Вердуо.
Мадьяры под откосом горы словно оцепенели, когда из ложбины на них вылетели всадники из резерва императорских войск. Польские казаки, держа зубами поводья и размахивая саблями — в каждой руке по одной, — стаями врезались в толпы мадьяр, без строя и команд, завывая по-волчьи:
— Och, wy szelmy luterańskie, kurwy syni, grom was bil![33]
Как ветер метет по земле сухие листья, погнали перед собой казаки вояк Корниша. А за ними устремились все, кто еще оставался на поле боя. Молодой Христиан Ангальт упал с коня. Его разбитые эскадроны обратились в бегство, удирая от новых шеренг баварцев, которые под грохот барабанов приближались, как шагающая гора, вздымая лес копий.
Весь залитый кровью, Иржик повернул коня назад. Невидящим взором искал он в опустевшем поле Турна. Но того нигде не было видно. Зато он заметил другое лицо. Как во сне мелькнул перед ним знакомый облик, припомнивший что-то давно забытое.
— Ну что, ублюдок, вот ты и очутился в ж… вместе со своей англичанкой, — донесся до него насмешливый голос.
Он обернулся. И сразу вспомнил Вальдсас. Но головы, по которой в тот раз он треснул колом от забора, уже не было видно. Иржик пришпорил коня. Задержался ненадолго у груды мертвых. Взглянул на опрокинутую пушку. Из ее жерла еще несло пороховой гарью.
И вдруг — удар. Будто камнем по спине.
Иржик судорожно натянул поводья. Конская грива перед ним закачалась. Не было сил смотреть на эту колышущуюся гриву. Он закрыл глаза…
И понял, что падает, быстро проваливается в теплую серую мглу…
34
Солнце стояло еще высоко. Король Фридрих выезжал из Града. Он отправлялся на битву в сопровождении сэра Гоптона, сэра Раскина и мистера Пойнтса. Охрана состояла из пятидесяти одетых в бело-голубое гвардейцев. В воротах замка его приветствовали пфальцский дворянин граф Зольмс и пан из Бубна. Он приветливо поздоровался с ними и спросил:
— Вы тоже едете?
Те ответили утвердительно и присоединились к свите.
— Все стихло, — сказал король. — Бог милостив.
Между Градом и страговскими воротами они не встретили ни живой души. Ворота были на запоре. Однако снаружи доносился людской гомон, словно шумел прибой. Король спрыгнул с коня и поднялся на монастырскую стену. Свита последовала за ним. Внизу у ворот они увидели около сотни солдат, пытавшихся проникнуть в город. Несколько десятков повозок, запряженных и без лошадей, стояли вокруг. Солдаты занимались грабежом.
Король осведомился у близстоящих, что там происходит. Ответа не последовало. Снизу кто-то заорал:
— Заплатите нам!
Послышался хохот.
— Отворите ворота! — Они колотили, кричали, стреляли в воздух из пистолей.
— А не откроете, — мы побежим на речку за мадьярами!
Не полагаясь на караул стрелков, Зольмс приказал гвардейцам короля удерживать ворота. По-военному вытянувшись перед мертвецки побледневшим королем, он доложил:
— Сражение окончено. Надо оборонять Прагу.
Король сошел со стены. Взобрался на коня. За ним последовали остальные. Градчанские стрелки ухмылялись.