— Черт бы меня побрал! Что это с руками творится!
Так Дамдин решил отомстить Жамьяну.
К вечеру тот уехал, и у Дамдина отлегло от сердца. Однако он по-прежнему продолжал думать о Жамьяне с ненавистью. Стоял у юрты до тех пор, пока Жамьян не скрылся за далеким холмом.
Потом громко сказал: «Тьфу!» — и плюнул ему вслед.
Глава восьмая
По пути, проложенному от Далан-Дзадгада[31] до Улан-Батора, движется на север верблюжий караван. За ним следуют овцы и козы, голов сто, подгоняемые одним верховым.
Издали кажется, что это кочует какой-нибудь айл. Среди просторной долины караван плывет, словно лодка в море. Но это не кочующий айл, а Цокзол с Жамьяном, направляющиеся в город. Пошел уже шестой день, как они выехали из дома.
Наш Дамдин, которому не доводилось до этого выезжать за пределы своего аймака, был безмерно рад подвернувшемуся случаю, так как впереди его ждал город, о котором он мечтал днем и ночью.
В пути Дамдин без лишних напоминаний делал все, о чем бы его ни просили. Он смотрел на Цокзола как на самого доброго и благородного человека на всем белом свете и глубоко верил, что путь их будет счастливым и благополучным. Тому были свои причины. Прежде всего в первый же день им встретился табун, а это по народным приметам считалось признаком благополучного пути и успеха. Поэтому-то они и пришли в восторг, проезжая мимо табуна.
Да и второй день принес не меньшую радость: дорогу им пересекло стадо грациозных дзеренов, что также обещало удачу.
Цокзол ехал во главе каравана. Он, как опытный вожак, вел свой караван только утром и вечером по прохладе, устраивая привалы в дневную жару. Чуть свет он будил своих спутников, и караван снова отправлялся в путь. Тяжело было, конечно, но никто не смел его ослушаться.
Дамдин верхом на пузатой гнедой кобылице гнал овец и коз. Ему было тяжелее всех, так как ночью он не высыпался: ложился поздно, а на рассвете уже был в седле. Случалось, дремота одолевала его даже в седле, но он ничего не мог поделать с собою: глаза помимо воли начинали слипаться. Да и только ли это? Утренние лучи так грели макушку, что он до привала совершенно одуревал, а ноги немели, и, спешившись, он не мог удержаться на земле и валился в траву.
Улдзийма ехала на верблюде. Раньше ей тоже не приходилось бывать в такой дальней поездке, а тем более на верблюде. Правда, в первые дни ей, видимо, было весело, и она то и дело напевала песенки, но сейчас сникла, а блеск ее черемуховых глаз потускнел.
Дамдин был рад, что она наконец-то забыла о письме Базаржава и теперь снова относится к нему дружелюбно и ласково. А Базаржав приехал к Дамдину ровно через три дня, как обещал. Тогда-то Дамдин и рассказал ему всю правду. Он выслушал его молча и, тяжело вздохнув, сказал:
— Что же делать? Люблю я ее… Ведь истинную правду написал! — и ускакал во весь опор.
Улдзийма едет под зонтом. Ее старый верблюд вышагивает словно заведенный, изредка пощипывая траву, торчащую у дороги.
Дамдин был счастлив, что в такой дальний путь отправился вместе с Улдзиймой. Он уже давно забыл о Цэвэлме, и на ум ему частенько стали приходить слова Базаржава: «Счастливый ты человек, Дамдин!» Ему, конечно, не однажды приходилось слышать, как парни восхищались красотой Улдзиймы, сравнивая ее с горной серной. А тут он сам ехал рядом с ней. И как же ему было не радоваться этому! С каждым днем он ощущал, как прикипает к ней всей душой, и думал: «Не любовь ли ко мне пожаловала?»
Вообще-то они были друзьями с детства. Еще детьми строили вместе каменные домики и играли. Лет десять назад Дамдин пас молодняк Цокзола. Улдзийме тогда было шесть лет, и она игривым козленком носилась у своей юрты. Они почти не разлучались: во время дневной и вечерней доек помогали взрослым отделять ягнят и козлят от маток, а потом снова играли.
Улдзийма была чудесной девочкой, доброй и покладистой, и Дамдин делал все, чтобы нечаянно ее не обидеть. Когда Дамдин пригонял скот с пастбища, она непременно выбегала ему навстречу в своем коротеньком платьице и просила покатать ее то на лошадке, то на спине. Дамдин, разумеется, старался исполнять все ее желания, но иногда брать ее на плечи отказывался. Она в таких случаях не отступала:
— А ты забыл свое обещание? Говорил же, что когда вырастешь, то женишься на мне. Говорил?! Если сейчас же не возьмешь меня на руки, я за тебя замуж не выйду…