— Ну, оно так, да не так…
— Нет, так! — вскричала корчмарша. — Любую! Только подход знать нужно. Я-то уж повидала кое-что в жизни, господин Ханак. И так вам скажу: нет нынче женщины, которую нельзя было б купить за кило манной крупы.
— За одно кило?
Седой и беззубый столяр покачал головой.
— Н-да, эта уж набралась под завязку. — сказал он осуждающе, — ее бы следовало домой отправить!
— А я не пожалел бы за Юли килограмм манки! — зашептал возле него босой подросток в солдатских штанах. — Может, одолжили бы, господин Ханак, а? — Столяр не отозвался. — По такому случаю я бы и ноги вымыл, дяденька!
Вдруг все примолкли: Ковач-младший поднял голую, покрытую белым пушком руку.
— Не знаю, как уж вы там про жизнь понимаете, сударыня, — заговорил он неожиданно тихим голосом, повернувшись к корчмарше, — что-то не возьму я в толк речей ваших. Знаю только одно: никогда еще люди меня не обманывали. Да неужто вы думаете, что найдется человек, который бы отобрал у меня Юли?
Корчмарша побагровела.
— Не поняла я, господин Ковач, как вы сказали?
— Тихо! — провозгласил исполин. — Я и еще сказать хочу. Вы поглядите на эту девушку, сударыня! Разве ж это такая девушка, которую можно купить, отобрать у меня?
Откуда-то из-за спин раздался негромкий и тут же подавленный смешок. Ковач недоуменно качнул головой.
— Кто это? — спросил он.
— Замолчи! — крикнула Юли, красная как рак. — Замолчи, или я уйду!
— А вы не смущайтесь, деточка! — насмешливо шепнула ей корчмарша. — Он ведь у вас по всем статьям молодец, только вот на голову малость ушибленный.
Ковач-младший повернулся к ней.
— Что вы там шепчете, тетушка Чич? Кому тут нельзя слов ваших слышать?
— А то я шептала, — закричала корчмарша (от замешательства ей кровь ударила в голову), — а то я шептала ей, что отбить можно каждую женщину, господин Ковач!
— Да неужто? И при демократии тоже? — прозвучал рядом с ней насмешливый голос.
— И Юли можно отбить, тетенька? — коварно спросил подросток в солдатских штанах. — Юлику господина Ковача тоже?
— Надобно только заплатить настоящую ее цену, господин Ковач, — продолжала корчмарша, все больше сатанея, — потому как цена есть у каждой, как бы она ни артачилась!
— И в пенгё[14] платить можно?
— В долларах, душенька! — провизжали сзади. — Нынче ведь венгерская валюта — доллары!
— И чего вам надо от этого блажного истукана? — громко сказал кто-то.
Прочие гости, беседовавшие поодаль небольшими группами, почти все присоединились теперь к тем, кто спорил возле конторы; хмельные от мяса и вина, с тусклыми лицами и потными висками, они топтались на залитом лунным светом дворе, посыпанном свежими опилками. Лишь несколько человек продолжали веселиться на просторной площадке перед воротами: дядя Фечке, сразу же после ужина вынувший свою скрипку, подручный слесаря с невестой, вдова, инвалид-солдат, не выпускавший из рук большую, дочиста обглоданную кость, и сынишка корчмаря; последний, обхватив за талию курносую веснушчатую девчонку и хрипло дыша, с закрытыми глазами одурело кружился на одном месте, время от времени по-козлячьи бодаясь и вжимаясь головой в живот долговязой партнерши. Позади танцующих, привалясь спиной к груде досок, сидел на земле толстый безногий нищий в немецком кителе и, бешено отбивая ладонями такт, подстегивал танцоров.
— Расстегни кофточку, — шептал подручный пекаря невесте в самое ухо, — расстегни кофточку!
Девушка пьяно хохотала и отрицательно трясла головой.
— Вы мне не верите, господин Ковач, — хрипела корчмарша, — ну так когда-нибудь крепко поплатитесь. И где вы были во время войны, что таким невинным остались?
— Дома был, в Барче, — тихо ответил исполин. — На лесопилке работал. Мне ведь восемнадцать еще только нынешней осенью исполнится.
— Неужто!
— Та-акой старенький? — воскликнул подросток в солдатских штанах и сплюнул. — А я-то думал, вам не больше четырнадцати!
Рыжая женщина громко рассмеялась.
— Тогда понятно, что вы насчет женщин простачок еще, — сказала она. — Ну, не беда, здесь, в Пеште, живо выучитесь. А пока что присматривайте в оба за вашей Юликой, коли хотите при себе удержать ее на какое-то время.
— На какое же? — спросил кто-то.
— Ну, скажем, на месяц, на два.
— Так долго? — удивился другой голос. — Да ну, мы же не в деревне живем!
14