Юли в комнате не было. Ковач-младший вышел за порог, оглядел располосованный дождевыми завесами склад, подождал немного и вернулся в дом. Промыл рану в умывальном тазу и сел на тюфяк передохнуть. Время текло медленно. Ближе к полудню, чтобы поторопить его, исполин растопил печку, по обычаю одиноких людей мысленно беседуя с подворачивавшимися под руку приятными чем-то предметами. Он было собрался уже поставить на огонь воду и тут только заметил, что потерял по дороге кастрюлю; где потерял — снял с головы на месте, где вершилось преступление, или уже по дороге к дому, — этого он не запомнил. Пощупал голову: волосы были мокрые, хоть выжимай. Снаружи между тем дождь понемногу ослабевал, и Ковач-младший отправился на поиски кастрюли.
Воры уже убрались, но кастрюли не было ни там, где прозвучал выстрел, ни по дороге. Ковач-младший тщательно оглядел все вокруг, но кастрюля пропала так же бесследно, как Юли. Он громко призывал первую, должно быть надеясь, что услышит и вторая.
— Кастрюлька ты, моя кастрюлька, куда ж ты подевалась? — выкрикивал он, раструбом приставив ладони ко рту, чтобы призывы его не отсырели в насквозь мокром безмолвствующем лесоскладе. Но на певучий его призыв лишь безнадежность отвечала ему немотой.
Два дня он не выходил со склада и за все это время ничего не ел и не пил. На третий день собрался спозаранок и пошел на поиски девушки. Он направился прямо к строившемуся мосту: ведь они хотели посмотреть мост вдвоем, перед тем как Юли его покинула; вдруг она, — если все же надумала бы к нему вернуться, а домой идти совестится, — вдруг она забредет сюда, пристыженно скитаясь по городу.
По проспекту Ваци и кольцу Святого Иштвана они шли уже с Юли вместе. «Угостишь меня пирожным с заварным кремом?» — спросила тогда Юли перед кондитерской. Немного расставив ноги, вытянув шею, она стояла перед витриной и тыкала пальцем в стекло. «То есть как это у тебя нет денег? — прикрикнула, удивленно тараща глаза. — Ах ты, боже мой, надо же! Да разве возможно, чтобы у тебя да не было денег? Куда же ты подевал их?.. В банк положил? Или опять на женщин потратил да на шампанское? А ну-ка, изволь устыдиться!»
Она обернулась на пирожное с кремом, и раз, и другой, обворожительным изгибом, выражавшим вожделение, — наклонила набок головку, приоткрыла румяные губы, страстно сверкая черными своими глазами, — потом сплюнула сердито и ускорила шаг. «Почему не выберут тебя королем! — воскликнула она и взяла Ковача-младшего под руку, — ведь ты самый сильный человек во всей Венгрии! Ой, тогда уж я так бы этих пирожных с кремом наелась, что враз бы и померла от блаженства. А ты с горя повесился бы на башне церкви Матяша, с короной на голове… Ну, чего остановился, Дылдушка? Немедленно перестань лизаться, нечего всем видеть, что ты такой счастливый!»
Вдруг она остановилась сама.
«Вот в этом доме я прожила целый год в благословенном своем девичестве! — объявила она и добавила, прищелкнув языком: — Первоклассная была квартира, все удобства и «Счастливый очаг»[16] на стене. После чего делала? Картинки святых продавала в провинции».
Ее подвижное лицо помрачнело, ноздри затрепетали, на виски легли тени. «Пошли, — сказала она Ковачу-младшему и, взявшись двумя пальцами за рукав его, нетерпеливо задергала, — чего останавливаешься на каждом углу? И вовсе это не элегантно! Когда-нибудь, если мы с тобой подружимся, я тебе расскажу, что случилось со мной в этом доме. Сейчас рассказать? На улице нельзя… Шепотом?.. Наклонись-ка!.. Еще!.. Нет, не стану все же рассказывать, стыдно. Если за пирожное то заплатишь, напишу в письме. Да убери же ты от меня свое ухо!»
«Дылдушка, миленький, — еще через несколько шагов сказала она, остановись возле покривившегося столба для объявлений, напротив взорванного посредине моста Маргит, и глядя на крошечные водовороты, что пенились вокруг ушедших в воду пролетов, — милый мой Дылдушка, ты даже не представляешь, что просто спас меня. Я тебя никогда не покину!»
Исполин свернул на улицу Сэммейнёк, и вдруг память ему отказала. Улица была так пуста, что великан стал задыхаться. Конечно, он мог бы собраться с духом и продолжить одноголосый диалог даже и в этих не хоженных девушкою местах, вдруг погрузивших его в свою непроглядную тьму, — но на это у него уже не было сил. Он побежал со всех ног туда, откуда доносилось завывание электробура, — к будущему мосту.
До позднего вечера бродил Ковач-младший вдоль забора стройки. Он остался бы там и на ночь, если бы не опасался, что девушка тем временем вернется домой, на лесосклад и, не застав того, кто удержал бы ее, убежит снова. Он добрался домой к полуночи, а на рассвете ушел опять. Но к мосту уже не пошел, просто не мог пережить разочарование еще раз.
16