Лиля укрылась в беседке в конце цветника и там наедине переживала свою вспышку. Ей самой были не вполне понятны не покидавшие ее раздражительность и легко навертывающиеся слезы.
Зашуршал песок. Кто-то подходил к беседке, напевая траурный марш Шопена. Лиля узнала голос Александра Александровича. Музыкант остановился перед входом в беседку — длинный козырек бросал резкую тень на его лицо. Он держался сутуло и, засунув руки в карманы брюк, плотно прижимал локти к телу, словно зяб в этот жаркий солнечный день. Поэтому таким неожиданным для его сумрачного и немного жалкого вида был энергичный тон, с каким он обратился к Лиле:
— Это вы, Лиля, здравствуйте! Обретаетесь в одиночестве, кругом цветы, раскрытая книга — прямо сцена во французском стиле… для Чайковского!
Музыкант пристально смотрел на Лилю, морщинка пересекла его лоб, он слегка вздохнул:
— Ничего, все пройдет, разнесет ветром. Главное — не слишком слушать чужие советы и быть самостоятельной. — Он усмехнулся своим мыслям, вряд ли совпадавшим с даваемым советом.
Однако его наугад сказанные слова совпадали с настроением Лили, и она решила поговорить с музыкантом, казавшимся ей всегда хорошим человеком с несчастливо сложившейся судьбой. То, что его не жаловала тетушка, даже привлекало симпатию девушки.
— Александр Александрович, вы ведь участвовали в революционном движении? — приступила она к волновавшей ее теме.
— В студенческие годы ходил на сходы, горячился, царя ругал, искал великой народной правды — все было! — Поколебавшись, он сел на краешек скамьи, с которой Лиля смахнула несколько упавших листьев. Поймав сочувственный взгляд девушки, брошенный на его неряшливую одежду и понурую фигуру, он выпрямился и с нарастающим раздражением продолжал: — А впрочем, чепуха все это, фразерство одно. Нас в России всегда фраза, пустословие заедают. Говорят все одно, поступают иначе… Особенно дворяне русские никогда не считали для себя обязательными исповедуемые ими высокие идеалы свободы и тем паче — равенства! Ха-ха! Все это, извините, старо, как мир, похоже на анекдот, но… проповедовать свободу и равенство и торговать крепостными — это, знаете ли… Так же, только в ином плане, поступают современные либералы.
Он остановился, и Лиля, прямо глядя ему в глаза, спросила очень серьезно:
— Как вы думаете, что должен сейчас делать в России честный человек?
— Видите ли, трудно дать рецепт на все случаи жизни, тем более мне — неудачнику и желчевику, — неуверенно, не зная, какого тона держаться, начал музыкант. — Разумеется, всякий истинный гражданин обязан трудиться во благо своего народа, Но как это делать? Вот я попробовал, вернее, хотел попробовать, да не вышло. Лучше всего сидеть на месте и ждать, особенно барышням, это по крайней мере благоразумнее. Или вы полагаете, что благоразумие не так уж обязательно? — Тут Александр Александрович задумался о чем-то своем, потом продолжал в своей обычной манере: — Да-с. Народ-богоносец вряд ли удовольствуется подачками господ в сюртуках и крахмале. Те, натурально, выпроводив Николая уповают прочно усесться на его место и, главное, оставить при себе все, что имели при царе, да и еще кое-что прихватить. Получается курьез: монархию, залог помещичьего строя, свергли, а помещичьи порядки хотят оставить — это даже неумно. Не забудьте и о том, что по избам да лачугам накоплен немалый запас злобы, аппетиты волчьи, преданья о пугачевщине туманят головы. — Музыкант сильно потер рукой лоб, точно удерживая растекающиеся мысли. — Мне кажется, выползает снизу что-то страшное и темное. Больше всего достанется тем, кто так легкомысленно помогал разбивать старых божков. Впрочем, что мы за пророки — кроты слепые! И главное, откуда берется уверенность, что где-то там, впереди, существует правда? Эту строгую даму еще никто воочию не видел, да она и неудобна для нас — чересчур требовательна. Пока что человеки поумнее манят ею остальных, лишь бы подчинить себе, — перечитайте Великого Инквизитора — там все сказано! И знаете, я еще тогда, в студенческих кружках, понял — сотни ярлыков, заманчивых вывесок, каждый бьет себя в грудь: «Моя программа лучше, я спасу народ, я обеспечу правду…» А суть одна. Как это ловко сказал кто-то из ваших французов, я подзабыл по-французски: «Ôte-toi de là, pour que je m’y mette»[8]. В этом альфа и омега любой политической борьбы — ухватиться за пирог власти! Так чего же ждать! А впрочем, в этой дыре разве в чем-нибудь разберешься с толком? Тут все на корню сгнило… Если и честный человек, ничего он не сделает, разве жест какой театральный… Бежать отсюда скорее надо…