— Он не хочет… я хочу! — кричит солдат. — Так почему же, ради господа бога?..
Переводчик указывает на Матуша.
— Он там иметь отца. Отец не будет стршилять, когда нас ведет его сын.
Он смотрит на часы.
— Една минута… и конец.
Душераздирающий крик, от которого мороз пошел по коже.
— Матушко! Не погуби!
Жена лесника упала на колени.
— Ради господа святого, смилуйся… не губи моих детей!
Что-то шевельнулось даже в душе Амброза.
— Хотя бы детей, если можно…
— Теперь вы молчать! — прошипел переводчик.
Внезапно — абсолютная тишина.
Только кони в конюшне отчаянно ржут, напуганные огнем.
Матуш почти не дышит.
Живут лишь его глаза.
Он смотрит на жену лесника, которая стоит на коленях в снегу, обнимая детей, прижимая их к себе.
Он смотрит на свою жену: по лицу ее текут слезы.
На своего сына смотрит, на сына, которого держит на руках жена.
И на свою мать.
Ее лицо строго, замкнуто: оно словно отмечено уже печатью смерти.
Риттер взглянул на часы.
И поднял руку для первой команды.
Солдаты поднимают автоматы, целясь в обе семьи.
От стены конюшни истошно кричит хриплый голос:
— Родную мать убиваешь… ты, зверь!
Матуш падает в снег.
— Я пойду… поведу… не стреляйте… я иду… да… да!
Риттер опускает руку.
Солдаты опускают оружие.
— Как видно, и у неполноценной расы существует сильный инстинкт самосохранения, — роняет Риттер переводчику, отбрасывая сигарету. — Так же, как у животных.
Матуш лежит лицом вниз, судорожно впиваясь пальцами в рассыпчатый снег.
Партизаны недвижно, прижавшись к деревьям, выжидают.
Среди них отец Матуша и сержант Балог с Чиликом.
Капитан Федоров в бинокль наблюдает за долиной: в поле зрения появляется лесная дорога.
А потом — люди.
Матуш и немцы; они уже вышли из леса и идут на покрытый снегом луг.
Федоров жестом подзывает отца Матуша.
— Смотри, — и подает ему бинокль.
Сейчас это увидит и отец: своего сына Матуша — как он ведет немцев против них.
У Матуша связаны руки, за ним идет офицер с пистолетом.
— Боже мой, что же они с ним сделали! — вырвалось у отца.
— Они способны на все.
Федоров хмурится. Ситуация критическая.
— Когда они подойдут ближе и будут под нами, мы можем перестрелять их всех. Но убьем и твоего сына…
Глаза отца умоляют.
— Его принудили… Наш Матуш никогда бы… клянусь! Может, он хотел спасти людей, которые в усадьбе… или, может…
— Сейчас не время для разговоров, — прервал его Федоров, приложив бинокль к глазам.
Лицо его посерело.
— Вы будете… мы будем… стрелять?
Капитан молчит.
— Ждать приказа, — говорит он наконец. — И пока не стрелять.
Отец подбегает к ближайшим деревьям.
— Ждать приказа! Пока не стрелять!
Он обходит всех, от дерева к дереву, передавая приказ.
— Не стрелять… не стрелять! — шепчет он с нескрываемым облегчением.
Лицо Матуша безжизненно, взгляд угасший.
Его не несут ноги, он шатается.
Риттер тычет в него пистолетом.
— Schneller!.. Schneller!
Так они идут дальше, навстречу горам, залитым солнцем.
В такой чистый, морозный и прозрачный день, какой бывает в начале зимы, когда все сияет, светится и сверкает, видно до края горизонта и у человека легко на душе.
Вот они подходят к кормушке.
Тут Матуш останавливается.
Останавливаются и немцы. Риттер испытующе оглядывает все вокруг.
Там, у кормушки, кончаются следы человека — видимо, лесника.
Других следов, кроме звериных, не видно.
— Weiter![17]
Матуш оборачивается. И качает головой: нет.
Дальше он не пойдет.
Риттер сбрасывает перчатку и начинает бить его кулаком.
Матуш выдержал эти удары… первый… второй… третий…
Но потом он зашатался и упал.
А немец продолжает бить, пиная связанного Матуша, лежащего в снегу.
Переводчик и гардист ставят его на ноги.
У Матуша из разбитого рта течет кровь.
— Теперь ты пойдешь, свинья?
Это переводить не надо. Матуш понимает, что кричит оберштурмфюрер.
Глаза его потемнели. И он кивает, с лицом, залитым кровью: да, теперь пойду…
Теперь я пойду, немец.
Быстрый, мимолетный взгляд… туда, в долину, где дом лесника.
И он выходит на белый, залитый солнцем склон.