П о в и т у х а. Ну что… что? (Укоризненно.) После семи часов дети не смеют рождаться на свет? Да?.. Тогда, значит, он не из материнского чрева родился, значит, он дикий зверь… У нас дети, слава богу, родятся еще нормально, а не по приказу, как у них!.. (Едва переводя дух, продолжает.) Говорят, они уже придумали искусственных детей… Вот такие бутылочки… Уколы… раз-два, и полно новых солдат!..
Ш у с т е к. Раз-два?.. (Икает.) Вы хотите сказать, что они…
П о в и т у х а (явно испугавшись, пытается замять разговор). Я ничего не хочу сказать! Я только думаю, что нормальные дети — те, что от мужчины и от бога, и что они крепче и выносливей, чем искусственные… (Увидев Фанку и Ондрея.) А-а-а, вот и этим двоим я помогла появиться на свет… Да, я, наверное, половине города перевязала пуповину, кроме разве таких вот, (презрительно кивнув на старика) как этот старый Терезчак!
С т а р и к. Пан Терезчак, пани Бабьякова!
П о в и т у х а. «Запела птичка на сосне»… (Ядовито.) Не ваша ли это песенка, Терезчак?
С т а р и к. Моя, и я ее еще спою… (Мрачно.) Но вы тогда будете плакать!..
Они молча, с ненавистью смотрят друг на друга. Их взаимную вражду ощущают и все остальные. В подвале наступает тягостная тишина.
Ш у с т е к. Извините… Так вы — повитуха?
П о в и т у х а (отворачивается от старика. С достоинством). Дипломированная акушерка… Прошу любить и жаловать…
Ш у с т е к. Если я вас правильно понял, так вас арестовали… при исполнении служебных обязанностей?
П о в и т у х а (насторожившись). Почему это вас так интересует, пан?
Ш у с т е к. Ну и свинство!.. (Икает.) Пардон. Мы, собственно говоря… в некотором роде коллеги. (С важным видом.) Доктор Шустек, ветеринар. Мы должны протестовать!
П о в и т у х а. Очень приятно… Бабьякова.
Они пожимают друг другу руки.
Ваше имя мне знакомо… Но в нашем городе я вас еще…
Ш у с т е к. Я был у зятя. Вы, наверное, знаете Фердиша Гавора. Он заколол свинью… (Икает.) Пардон. И такое невезение!.. Мы немного выпили, поговорили… Потом я заторопился на поезд…
О н д р е й. На семь десять?
Ш у с т е к. Да, на семь десять! Но тут меня схватили… Так не повезло! Все, все у меня отобрали… Колбаски, ливерную колбасу, кровяную… Ай-ай-ай, сегодня продукты не так-то легко достать… (Возмущенно.) А сейчас все это жрут немцы! Надо протестовать, пани Бабьякова, непременно протестовать!.. (От волнения он икает еще сильнее.) Пардон, пардон…
Б р о д я г а (ворчит). Заткните нос… или уберите его куда-нибудь подальше…
Все удивленно оборачиваются, как будто только сейчас увидели невысокого молодого мужчину, заросшего щетиной, с зажатой во рту папиросой. На нем поношенное полупальто, старый серый свитер и грязные солдатские ботинки. Он выглядит уставшим, неряшливым и производит впечатление бродяги.
Ш у с т е к. Извините… (Холодно.) Что это вы на меня так?… Я вас не знаю…
П о в и т у х а (пристально глядя на мужчину.) Вы тоже не из нашего города…
Б р о д я г а. Я?
П о в и т у х а. Да.
Б р о д я г а. Нет.
П о в и т у х а. Так откуда же? Кто вы?..
Б р о д я г а (молчит, затем медленно выпускает дым). Никто.
Повитуха хочет сказать ему что-то, но не успевает. Наверху раздается топот, крики, отчаянно звонит колокольчик… Кого-то вталкивают в дверь, но человек этот сопротивляется, колотит в дверь руками и ногами, кричит: «Откройте!.. Откройте!.. Это ошибка! Меня знает сам пан Северини…» Но тут раздается тупой удар прикладом… и человек летит вниз по лестнице.
Те же и У г р и к.
Упавший человек неподвижно лежит на полу.
П о в и т у х а. Боже мой. Угрик! (Подбегает к нему и пытается помочь ему подняться.) Самко!.. Ты цел?
У г р и к (потрясенный, бормочет). Это… это знаете… Именно меня… Пан Северини… Он не позволит!.. (С трудом ковыляет к креслу.) В этом городе каждый знает, кто такой пан Северини… Ой, как больно!..
Ш у с т е к. Покажите-ка ногу. (Он наклоняется над Угриком, ощупывает ногу, тот стонет от боли.) Либо вывих, либо треснула кость. Нужен рентген!
У г р и к (улыбаясь). Рентген?