Теперь же, когда дон Сульписио ополчился против Козимо, дон Фредерико не мог больше делать вид, будто ничего не знает. Он призвал Козимо на свой платан для беседы. Рядом стоял в черном одеянии тощий дон Сульписио.
— Барон, говорят, ты часто бываешь с моей nina[57]!
— Она учит меня hablar vuestro idioma[58], ваша светлость!
— Сколько тебе лет?
— Скоро diez y nueve[59].
— Joven[60]. Слишком молод. Моя дочка уже на выданье. Por que[61] ты за ней ходишь?
— Урсуле семнадцать лет…
— Ну а ты сам собираешься casarte[62]?
— Что-что?
— Плохо тебя учит моя дочка el castellano, hombre[63]. Я спрашиваю, намерен ли ты выбрать себе novia[64], обзавестись собственным домом?
Сульписио и Козимо почти одновременно всплеснули руками. Беседа приобрела характер весьма нежелательный как для иезуита, так и для моего брата.
— Вот мой дом… — ответил Козимо и показал вокруг на самые высокие ветви, на облака. — Мой дом — всюду, куда я могу добраться, не спускаясь на землю.
– ЎNo es esto![65] — И герцог Фредерико Алонсо покачал головой. — Барон, если ты захочешь приехать в Гранаду, когда мы вернемся, то увидишь самое богатое поместье в Сьерре. Mejor que aqui[66].
Тут уж дон Сульписио не удержался:
— Но, ваша светлость, этот юноша вольтерьянец… Он не должен видеться с вашей дочкой.
— Oh, es joven, es joven[67], идеи приходят и уходят, que se case[68], сразу образумится. Поедем, юноша, в Гранаду, поедем.
— Muchas gracias a Usted[69]. Я подумаю…
Теребя в руках шапку из кошачьего меха и низко кланяясь, Козимо поспешно удалился. Встретившись с Урсулой, он мрачно сказал:
— Знаешь, Урсула, я беседовал с твоим отцом. Он завел со мной разговор о тебе. Урсула испугалась:
— Он не разрешает нам больше видеться?
— Нет, не о том… Он хочет, чтобы я поехал с вами в Гранаду, когда кончится срок вашего изгнания.
— О, это было бы чудесно!
— Да, понимаешь, я люблю тебя, но привык жить на деревьях и хочу на них остаться…
— О Косме, у нас в Гранаде тоже есть прекрасные деревья!
— Да, но, чтобы добраться до Гранады, мне придется слезть с деревьев, а уж если раз слезешь, то…
— Не волнуйся, Косме. Ведь мы пока что в изгнании и, может, пробудем здесь всю жизнь.
Брат сразу успокоился и больше об этом не вспоминал.
Но Урсула ошиблась. Вскоре дону Фредерико прибыло письмо с королевскими печатями. Милостью его католического величества изгнанникам было даровано прощение. Опальные дворяне получили право вернуться на родину в свои дома и владения. И сразу же они ожили и зашумели на своих платанах:
— Мы возвращаемся! Мы возвращаемся! В Мадрид! В Кадис! В Севилью!
Слух о королевском указе распространился и по городу. Сбежались оливабасцы с приставными лестницами. Одни из недавних изгнанников спустились на землю, приветствуемые местными жителями, другие принялись укладываться.
— Но этим дело не кончится! — воскликнул Эль Конде. — Нас еще услышат кортесы! И сам король!
Но так как никто из его друзей по колонии не обращал внимания на его слова, а дамы ужасались, что их платья вышли уже из моды и надо обновлять гардероб, старик обратился с речью к оливабасцам:
— Мы вернемся в Испанию, и тогда увидите, мы рассчитаемся с врагами. Я и этот юноша восстановим справедливость!
Он показал на Козимо. Брат смущенно покачал головой.
Дона Фредерико торжественно снесли на руках на землю.
– ЎBaja, joven bizzaro![70] — крикнул он Козимо. — Спускайся, доблестный юноша! Едем с нами в Гранаду!
Козимо, прижавшись к ветке, робко отнекивался.
— Como no?[71] — вмешался дон Фредерико. — Ты мне будешь вместо родного сына!
— Изгнание кончилось! — сказал Эль Конде. — Наконец-то мы сможем испытать на деле то, что так долго обдумывали! Что тебе жить на деревьях, барон? Нет больше причин!
Козимо развел руками:
— Я поселился на деревьях до вас, останусь на них и после вас!
— Хочешь отступиться? — крикнул Эль Конде.
— Нет, выстоять! — ответил Козимо.
Урсула, которая спустилась одной из первых и сейчас вместе с сестрами помогала укладывать в карету багаж, бросилась к дереву.