Народная память хранит благодарную признательность писателю. Нередко в Болгарии его называют просто по имени — Алеко, Алеко — Счастливец.
В. Андреев
БАЙ ГАНЮ
Невероятные рассказы об одном современном болгарине{1}
БАЙ ГАНЮ ЕЗДИТ ПО ЕВРОПЕ
Помогли бай Ганю сбросить с плеч турецкую бурку, накинули на него бельгийский плащ{2}, — и все признали, что бай Ганю теперь настоящий европеец.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Пусть каждый из нас расскажет что-нибудь о бай Ганю.
— Давайте, — заговорили все. — Я расскажу… Постойте, я знаю больше… Нет, я: ты ничего не знаешь.
Поднялся спор. Наконец все согласились, чтобы начал Стати{3}. И он начал.
I. Бай Ганю путешествует
Наш поезд вошел под огромный свод Пештского вокзала. Мы с бай Ганю отправились в буфет. Зная, что остановка продлится целый час, я спокойно сел за столик и заказал себе пива с закуской. Народ вокруг так и кишит. И какой красивый! Венгры, правда, мне не очень по душе, но венгерки — это дело другое. Среди всеобщей суеты я не заметил, как бай Ганю испарился из ресторана вместе со своими перекидными сумками. Где бай Ганю? Кружка его стоит пустая. Я посмотрел по сторонам, обыскал глазами весь ресторан — нет нигде. Вышел наружу, на перрон, гляжу туда, сюда — нету! Чудеса, да и только! Видно, пошел в вагон — проверять, не утащил ли кто его коврик.
Я вернулся в ресторан. До отхода поезда — еще больше получаса. Пью пиво, глазею. Швейцар через каждые пять минут бьет в колокол и равнодушно, ленивым голосом сообщает об отправлении поездов:
— Хё-гёш-фё-кё-тё-хе-ги, Киш-кё-рёш, Се-ге-дин, Уй-ве-дек.
Несколько английских туристов глядят ему в рот, а он, видимо привыкший к вниманию, вызываемому его своеобразным языком, осклабившись, дребезжащим голосом еще громче продолжает:
— Уй-ве-дек, Киш-кё-рёш, Хё-гёш-фё-кё-тё-хе-ги, — с особым ударением на каждом слоге.
До отхода нашего поезда осталось десять минут. Я расплатился за себя и за бай Ганю и вышел опять на перрон с намерением отыскать его. Как раз в это время под свод вокзала медленно вползал еще какой-то поезд, и — представьте себе — в одном из вагонов, высунувшись до пояса из окна, красовался бай Ганю. Заметив меня, он стал махать мне шапкой и говорить что-то издали, — я не мог разобрать что из-за шипенья паровоза. Но я понял, в чем дело. Когда поезд остановился, он спрыгнул на землю, подбежал ко мне и, с изрядной примесью крепкой ругани, которой, с вашего разрешения, не буду повторять, сообщил следующее:
— Ох, братец. Я так бежал, так бежал — язык на плечо.
— Куда ж ты бежал, бай Ганю?
— Как куда? Ты-то зазевался в своем трактире…
— Ну и что?
— Что! Там, понимаешь, дядька этот у дверей как зазвонит вдруг в колокол, и слышу — паровик свистит. Выбежал я, — тебе уж не успел сказать, — гляжу: поезд наш тронулся… Батюшки! Коврик мой! Как пустился я за ним, луплю что есть мочи, просто беда… Вдруг вижу, посбавил ходу. Ну, я — хоп в вагон. Закричал тут на меня какой-то — хеке́-меке́, но я, знаешь, шутить не люблю, поглядел на него этак строго, показал ему коврик, — ну, он толковый парень, видать. Засмеялся даже… Кто знал, что мы назад вернемся? Венгерская чепуха какая-то!
Я, грешный, от души смеялся над бай Ганевым приключением. Бедный! Поезд маневрировал, его переводили на другую линию, а бай Ганю, несчастный, целых три километра бежал вдогонку: коврик-то его там!
— Но ты, бай Ганю, впопыхах забыл заплатить за пиво!
— Велика беда! Мало они нас обдирают! — безапелляционно возразил бай Ганю.
— Я заплатил за тебя.
— Деньги некуда девать — ну и заплатил. Садись, садись скорей, а то как бы опять не пришлось вприпрыжку за машиной, — наставительно промолвил бай Ганю.
Мы вошли в вагон. Бай Ганю присел на корточки перед своими сумками, спиной ко мне, достал полкруга овечьего сыра, отрезал себе тоненький кусочек, отрезал огромный ломоть хлеба и давай уписывать за обе щеки, с аппетитом чавкая и время от времени вытягивая шею, чтобы проглотить черствый кусок хлеба. Наевшись и рыгнув разок-другой, он стряхнул крошки в ладонь, проглотил их и проговорил себе под нос:
— Эх, кабы кто поднес стаканчик винца!
Потом сел против меня, добродушно засмеялся и устремил на меня умильный взгляд. Посидев так с минуту, он обратился ко мне с вопросом: