Д р у г о й. Не выходи из игры. Жизнь жива, Бекман. Живи и ты.
Б е к м а н. Молчи. Жизнь, вот она какова:
1 акт. Серое небо. Кому-то причиняют боль.
2 акт. Серое небо. Снова боль.
3 акт. Темнеет, идет дождь.
4 акт. Еще темнее. Виднеется дверь.
5 акт. Ночь, темная ночь, дверь закрыта. А ты на улице. На улице перед дверью. И ты стоишь над Эльбой, над Сеной, над Волгой, над Миссисипи. Стоишь, мысли какие-то бродят, мерзнешь, голодаешь, чувствуешь, как чертовски ты устал. Вдруг что-то плюхается, и вода разбегается хорошенькими маленькими кружочками. Тут занавес шуршит и падает. Рыбы и черви устраивают бесшумную овацию. Вот и все! Да разве это больше, чем ничто? Я — я, во всяком случае, уже не участвую в игре. Зевота меня одолевает, огромная, как мир!
Д р у г о й. Не спи, Бекман! Тебе надо идти дальше.
Б е к м а н. Что ты сказал? почему ты стал так тихо говорить?
Д р у г о й. Проснись, Бекман. Улица ждет.
Б е к м а н. Улице придется, видно, обойтись без моих усталых шагов. Почему ты так далеко отошел? Я едва-едва слышу… тебя… (Зевает.)
Д р у г о й. Бекман! Бекман!
Б е к м а н. Гм… (Засыпает.)
Д р у г о й. Бекман, да ты спишь!
Б е к м а н (во сне). Да, сплю.
Д р у г о й. Проснись, Бекман, ты должен жить!
Б е к м а н. И не подумаю просыпаться. Мне как раз снится сон. Дивно прекрасный сон.
Д р у г о й. Не надо видеть сны, Бекман, ты должен жить.
Б е к м а н. Жить? Куда там, мне как раз снится, что я умираю.
Д р у г о й. Вставай, говорят тебе, живи!
Б е к м а н. Нет. Больше не встану. Мне снится такой прекрасный сон. Я лежу на улице и умираю. Легкие отказываются работать, сердце отказывается и ноги. Весь Бекман отказывается, ты слышишь? Полный отказ в повиновении. Унтер-офицер Бекман больше не участвует. Здорово, правда?
Д р у г о й. Пойдем, Бекман, ты должен идти дальше.
Б е к м а н. Дальше? Дальше под гору, ты хочешь сказать, дальше под гору? À bas[2], говорят французы. Умирать, до чего ж это хорошо, я и не думал. Смерть, наверно, вполне терпима. Никто еще не вернулся назад, оттого что не стерпел смерти. Возможно, она даже очень мила, смерть, куда милее жизни. Возможно… мне кажется, я уже на небе. Я себя больше не ощущаю; не ощущать себя — это, верно, и значит быть на небе. А вон и какой-то старик идет, он похож на господа бога. Да-да, очень похож. Только что вид у него, пожалуй, слишком богословский! И плаксивый какой-то. Интересно, это и вправду господь бог? Добрый день, старик. Скажи, ты господь бог?
Б о г (плаксиво). Да, мой мальчик, мой бедный мальчик, я господь бог.
Б е к м а н. Ах, ты, значит, господь бог. Боже милостивый. А кто, собственно, тебя так назвал? Люди? Да? Или ты сам?
Б о г. Люди зовут меня боже милостивый.
Б е к м а н. Должно быть, очень странные люди тебя так прозвали. Довольные, сытые, счастливые, живущие, так сказать, в страхе божьем. Те, что нашли свое место под солнцем, влюбленные, или сытые, или довольные — или те, что по ночам борются со страхом, только те могут сказать боже милостивый. Милостивый! Нет, я этого не скажу, я и не знаю милостивого бога, слышишь ты?
Б о г. Дитя мое, бедное дитя…
Б е к м а н. Когда же ты бываешь милостив, милостивый боже? Очень ты был милостив, когда позволил рычащей бомбе разорвать на куски моего мальчика, ему едва год исполнился, моего маленького сына? Очень ты был милостив, когда допустил, чтобы его убили, отвечай же!
Б о г. Не я повелел его убить.
Б е к м а н. Не ты, верно. Ты только допустил это. Ты не слушал, как он кричит и как рычат бомбы. А где ты, собственно, был, милостивец, когда рычали бомбы? Или ты был милостив, когда одиннадцать моих солдат не вернулись из разведки? На одиннадцать человек нас стало меньше, или тебя в это время не было, боже милостивый? Эти одиннадцать, уж наверное, в голос кричали в пустынном лесу, но тебя, бог, там не было, просто не было. А под Сталинградом очень ты был милостив, милостивый боже, да? Когда же ты был милостив, господи, когда? Хоть раз ты подумал о нас, господи?
Б о г. Никто в меня больше не верит. Ты не веришь, никто не верит. Я бог, в которого никто больше не верит. И никому до меня дела нет. Вам до меня дела больше нет.
Б е к м а н. А ты, бог, изучал богословие? Кому до кого есть дело? Ах, бог, ты стар, ты не современен, тебе не угнаться за нашими бесконечными списками убитых, за нашими страхами. Мы плохо тебя знаем теперь, ты бог из книги сказок. Нам нужен новый. Новый бог для наших страхов, нашей беды. Совсем новый. О, мы тебя искали, бог, искали в каждой развалине, в каждой воронке от гранаты, каждую ночь искали. Бог, мы тебя кляли, плакали, выли по тебе! Где ты был тогда, милостивый боже? Где ты сегодня? Ты что, отвернулся от нас? Замуровал себя в стенах твоих красивых старинных церквей? Разве через разбитые окна до тебя не доносится стон, а, бог? Где ты?