Эта уникальная личность продолжает существовать и после смерти, вступая в диалог с каждым, кто принимается за чтение его книг, судьба которых, к сожалению, складывалась подчас не менее сложно, чем жизнь самого автора. В 1933 году его произведения были объявлены «идеологически вредными» и сожжены сначала в Германии, а через пять лет — и на родине писателя, в Австрии. Время забвения прервалось лишь после окончания Второй мировой войны, когда интерес к творчеству Майринка постепенно начал пробуждаться, и публика вновь открыла для себя его художественное наследие. Сегодня прозу Майринка активно переиздают, читают, изучают и переводят. Время от времени на разных языках мира появляются и книги, посвященные писателю и его творчеству.
История Майринка в России началась еще в 1910-х годах, когда с его произведениями впервые познакомились русские читатели. Более того, известно, что в 1913–1914 годах в Петербурге даже мечтали поставить балет по одному из рассказов Майринка и что сам автор приезжал в Россию, чтобы познакомиться с композитором, труппой и постановщиком. Жаль, что планам не суждено было осуществиться. Этому, вероятно, помешала начавшаяся Первая мировая война. Однако читательское освоение его прозы продолжалось: в 1922 году появился русский «Голем» в переводе Давида Исааковича Выгодского, а годом позже в Петрограде был издан сборник, составленный из рассказов Майринка.
Прозой писателя в России увлекались в 1920-е и даже в 1930-е годы. Одним из его знаменитых поклонников был, например, Михаил Кузмин, освоивший Майринка в оригинале и использовавший читательские впечатления в собственном творчестве. И все же неудивительно, что позже путь к отечественным читателям для Майринка был закрыт — слишком плохо совмещалось его наследие с господствовавшей идеологией, которой не нужны были ни мистика, ни глубоко личные загадки и тайны, ни представления о совершенно индивидуальном пути человека в мире. Творчество Майринка было слишком многозначным, а явная многозначность всегда антитоталитарна, поскольку обеспечивает читателю свободу и не диктует ему «единственно правильный» вариант мировосприятия.
В последнее десятилетие прошлого века прозу Майринка снова начали издавать и читать в России. Сегодня появляются новые переводы его произведений, более точные, чем созданные в начале XX века, сообразно тогдашней традиции. А ведь переводить Майринка — задача необычайной сложности, и прежде всего именно потому, что многозначность, подобно свободе, трудна и требует чрезвычайно кропотливой работы, пристального внимания к каждому слову.
Все, что можно к этому добавить, написал однажды сам Майринк, о магическом языке которого спорят уже многие десятилетия: «А что касается „слова", то это не просто средство общения для нуждающихся в болтовне, это нечто бесконечно более значительное и вместе с тем — более опасное! Оно может творить и разрушать или, по меньшей мере, стать тому причиной».
Познакомившись с творчеством Майринка, нельзя усомниться в том, что сила его слов всегда была созидательной и казалась опасной лишь тем, кто сам опасен. Лишенная связи с людьми, она убывала в особенно страшные времена, разрушительности которых не могла противостоять, но непременно возрождалась, творя новые, загадочные миры в каждом воспринимающем сознании. Соприкоснуться с этой удивительной силой поможет новая книга, продлив во благо читателей жизнь Майринка «после смерти» и вновь подтвердив верность загадочной надписи на его могиле — «Vivo», или «Я живу».
Юлиана Каминская
Кабинет восковых фигур
Рассказы
Кардинал Напеллюс
Перевод И, Алексеевой
Мы мало что знали о нем, кроме его имени: Иероним Радшпиллер, и еще, что он безвыездно, год за годом, живет в полуразрушенном замке, и что он когда-то арендовал у владельца, седого, угрюмого баска, верного слуги и наследника угасшего в тоске и одиночестве дворянского рода, целый этаж и обставил его дорогими старинными вещами.
Ощущался резкий, фантастический контраст, когда вы попадали в эти покои снаружи, продираясь сквозь дремучие заросли по непроходимым, одичалым дорожкам. В этой чащобе никогда не пели птицы, казалось, жизнь покинула это место, если бы время от времени дряхлые, косматые тисы не постанывали в испуге под натиском фёна или в изумрудно-черном озере, словно уставившийся в небеса глаз, не отражались белые, бегущие по небу облака.