Повернувшись к своему ощетинившемуся коренастому другу, стройный Френхем выпрямился во весь рост у камина и тоже рассмеялся.
— Ну нет! Если бы вы встретили привидение, которое вам действительно понравилось, вы никогда не согласились бы поделиться им с кем-нибудь! — сказал он.
Калвин снова погрузился в кресло. Его голова с копной волос утопала в углублении, образовавшемся в потертой кожаной обивке, а небольшие глазки тускло мерцали над только что раскуренной сигарой.
— Что? Понравилось?! О, господи! — проворчал он.
— Ага! Значит, оно у вас все-таки есть! — в ту же секунду накинулся на него Френхем, искоса бросив на меня победоносный взгляд; но Калвин, словно гном, съежился среди подушек, скрывшись за спасительными клубами дыма.
— К чему отрицать? Вы же видели все на свете — значит, вы видели и призрака, — настаивал его юный друг, бесстрашно пробиваясь сквозь эти клубы, — а если вы все же утверждаете, что не видели такового, то лишь потому, что видели сразу двух!
Форма, в которой был сделан этот вызов, казалось, потрясла нашего хозяина. Он как-то странно, по-черепашьи, высунул голову из облака дыма и одобрительно уставился на Френхема.
— Вот именно! — воскликнул он, визгливо рассмеявшись. — Это лишь потому, что я видел сразу двух!
Эти неожиданные слова медленно затихали в глубокой тишине, меж тем как мы с изумлением смотрели друг на друга поверх головы Калвина, а он безмолвно созерцал свои привидения. Наконец Френхем молча опустился в кресло по другую сторону камина и с выжидательной улыбкой наклонился вперед…
Конечно, это не какие-то выдающиеся призраки: ценитель не обратил бы на них внимания… Я не хочу вас напрасно обнадеживать… Их единственное достоинство заключается в их количестве — в исключительном факте существования двух призраков одновременно. Правда, я вынужден признать, что в любой момент я, возможно, сумел бы изгнать их, попросив своего врача прописать мне какое-нибудь лекарство либо сходив к окулисту за очками. Но я так и не мог решить, к кому мне обратиться (страдал ли я от расстройства пищеварения или от обмана зрения?), я предоставил им возможность и дальше вести их любопытную двойную жизнь, хотя временами они делали мою собственную чрезвычайно неприятной…
Да, именно неприятной, а вы знаете, что я не терплю неприятностей. Но, когда началась эта история, глупая гордость не позволила мне сознаться в том, что меня может вывести из равновесия поразительное явление, что я вижу сразу двух…
К тому же у меня вовсе не было оснований предполагать, что я болен. Я был уверен, что мне просто скучно, — я буквально умирал от скуки. Однако вспоминаю, что именно благодаря этой скуке я чувствовал себя необыкновенно бодрым и не мог придумать, куда девать излишнюю энергию. Я только что возвратился из длительной поездки по Южной Америке и Мексике и поселился на зиму близ Нью-Йорка у своей старой тетушки, которая знавала Вашингтона Ирвинга[207] и переписывалась с Н. П. Виллисом.[208] Она жила недалеко от Ирвингтона в унылом готическом особняке под сенью старых елей, который напоминал сувенирную коробочку, сплетенную из волос. Внешность самой тетушки была под стать этому сувениру, а свои собственные волосы, которых почти не осталось, она, должно быть, пожертвовала на его изготовление.
Я прожил весьма беспокойный год, и мне необходимо было восполнить затраты чувств и денег, и я надеялся, что спокойное радушие моей тетушки благотворно скажется и на моих нервах, и на моем кошельке. Но ведь вот какая нелепость! Стоило мне почувствовать себя под дружеским кровом, как силы вновь стали ко мне возвращаться. Но на что я мог употребить их, сидя в этом сувенире? В то время я ошибочно полагал, будто умственные усилия могут поглотить всю энергию человека, и потому решил написать великую книгу — не помню уж с чем. Мои замыслы произвели большое впечатление на тетушку, и она предоставила в мое распоряжение свою готическую библиотеку, полную сочинений классиков в черных холщовых переплетах и дагерротипов забытых знаменитостей, и я принялся за работу, чтобы пополнить собою их ряды. Желая облегчить мою задачу, тетушка приставила ко мне кузину для переписки моих сочинений.
Кузина была славная девушка, а мне казалось, что для восстановления веры в человечество и, главным образом, в самого себя мне как раз и недостает славной девушки. Бедная Алиса Ноувелл! Она не была ни умной, ни красивой, но мое любопытство привлекло то, что женщина может быть удовлетворена такой непривлекательностью, и я захотел узнать, в чем заключается секрет ее удовлетворенности. Я действовал довольно поспешно и несколько переусердствовал — о, всего лишь на минуту! В том, что я вам рассказываю, нет ни капли самодовольства: просто бедная девочка никогда не видела никаких мужчин, кроме своих родственников…
208
…и переписывалась с Н. П. Виллисом. — Речь идет о влиятельном американском поэте и журналисте Натаниэле Паркере Виллисе (1806–1867), основателе журнала «Америкен мансли мэгезин» (1829).