— Таким образом, вы отреклись от исламского единения, дамолла?
— Нет! — вздернул руки Сабит. — Умру, но от цели своей не откажусь! Я повторил лишь то, что сложилось на практике, только!
— Мне, лично мне, очень не хотелось, чтобы народ Восточного Туркестана был вновь обречен на произвол китайских властителей.
— Мы опять повторили ошибки прошлых воин за освобождение. Верю, что освободительная борьба не пришла к концу. Народ почувствовал вкус свободы и независимости. Будущие борцы за свободу, возможно, не повторят нас, найдут путь, соответствующий времени…
— Благодарю за открытую сердечную беседу, уважаемый дамолла. — Бэйда по-дунгански наклонил голову, но вместо того, чтоб распрощаться, остановился у двери. — Что же сказать мне Га-сылину?
— Воля ваша, Бэйда. В нынешнем моем состоянии нет разницы между злобой и благосклонностью окружающих.
Глава девятнадцатая
Кашгарцы, можно сказать, все высыпали на улицы, на плоские крыши домов — смотрели вверх. В высоком небе, раскинув по-орлиному серебристые крылья, кружила в воздухе железная птица. Она не опасалась нацеленных в нее выстрелов — мало-помалу опускалась все ниже.
— Эй, люди! Это и есть айлипран! Укрывайтесь в доме! Сейчас с неба бомбы полетят! — закричал кто-то сведущий.
— Разбегайтесь! Если у бомбы разрывается брюхо, то дома переворачиваются крышей вниз! — крикнул другой.
— Вот оно: когда с неба посыплются беды — придет конец света!
— Столько пуль выстрелили — и никакого толку!
— О всевышний! Невиданное показал, охрани теперь от бед и напастей…
Это был первый самолет над Кашгаром. Люди хоть и побаивались, а все же не расходились, продолжали смотреть вверх. Самолет заметно уменьшился, потом, наклонившись носом, заскользил вниз, как голубь турман, и точно в этот момент из него посыпалось в небо что-то белое, как снег.
— Вот вам! Не говорил ли я! — раздался опять голос сведущего человека. — Это и есть белая бомба!
— Беги! Бегите!
Поднялся шум. Находившиеся здесь Шапи и Аджри взобрались повыше, закричали, что было сил:
— Братья, не бегите!
— С неба падают не бомбы — бумажки!
— Кто пугал бомбами — подстрекатели!
Некоторые остановились. Листовки опускались на крыши и улицы, устилали землю, будто листвой. А самолет улетел к северу.
— Почитаем. Кто грамотный?
— Я прочту! — И Аджри начал читать:
«Люди Кашгара! Вы теперь идете к свободе! Мы с Ходжаниязом-хаджи заключили соглашение и прекратили воевать. Если Ма Чжунин сложит оружие подобру, и его не оставим в стороне. А если вздумает сопротивляться — грех будет за ним, мы сотрем его с земли! Положим конец многолетней войне, установим мир и спокойствие…»
У людей не хватило терпения дослушать листовку до конца, они загудели:
— Ходжанияз сторговался-таки с Шэном!
— Хе, как бы и нас не продал?!
— Что произошло? Все в голове перемешалось!
— Верно говоришь. Кому из них верить?
— Прекратили воевать, наступил мир — это хорошо.
Появился конный патруль. Солдаты стали собирать листовки, а людям предложили разойтись. Применять силу, как прежде, не стали.
— И что вы скажете? — спросил Аджри по пути домой.
— Ты о чем?
— Я о соглашении Ходжанияза с Шэн Шицаем.
— Дело конченое, — удрученно ответил Шапи. — Опять обречены будем на рабские оковы — снова одурачили нас…
Больше они ни о чем не говорили. В этот момент оба не могли ни размышлять, ни беседовать.
Ма Чжунин расхаживал по комнате, ощущая себя зверем в железной клетке. Он обложен со всех сторон. Лицо его, лишенное всякого выражения, напоминало скорее всего лицо человека, решившего покончить с собой. Он овладел Кашгаром, но надежда собрать силы для борьбы с Шэн Шицаем оказалась несбыточной. Какая-то часть высших слоев духовенства и корыстолюбцев поддержала его, однако народ не поверил и не пошел за ним. Шэншицаевские и зарубежные агенты препятствовали его деятельности, мешали на каждом шагу, а теперь войска Шэн Шицая и Ходжанияза окружили и начали сжимать с обеих сторон.
Ма Чжунину не хочется даже смотреть на лежащее на столе письмо. Это проклятое письмо — требование Шэн Шицая. Дубаню хочется безоговорочной капитуляции. В случае мирного разоружения с просьбой о пощаде Ма Чжунину и его соратникам предусмотрены «соответствующие» должности. Слово «капитуляция» для Ма Чжунина тяжелее смерти. Гордый, безгранично уверенный в себе «юный командующий» понимал неизбежность разгрома, но честь не позволяла ему покориться беспомощной безвыходности. С отяжелевшей от дум головой Ма Чжунин решил последний раз посоветоваться со своими соратниками и пригласил их.