— А и правда Гора Ветров, — сказал Ваня. — Ух как дует! Прямо ревет! Стонет!
Он стоял, широко расставив ноги, смотрел, прищурясь, вдаль и даже забыл про свой аппарат.
— Не осталось еще воды? — спросил Аркаша.
— Вся, — сказал Феликс. — Придется лезть в грот… — И отошел от края Горы Ветров. За ним ринулись Адъютант с Семкой и побрел Аркаша. Последними ушли Дима с Ваней. Они услышали в густых зарослях можжевельника голоса ребят и, когда подошли, увидели Артема. С толстой веревкой стоял он у широкой трещины, которая, постепенно расширяясь, уходила под землю.
— Сема, ты самый легкий, — говорил Феликс, — тебе лезть.
— Нет, я не самый!.. — губы у Семки слегка дрожали. — Захарка меньше меня и легче…
— Значит, отказываешься?
— Нет… Но я не самый легкий…
— Ладно, полезу я, — сказал Адъютант. — Только держите крепче… Уроните — покажу!
Адъютанта опустили на веревке, и скоро он, упираясь ногами в стенки, выбрался из глубокого грота с полиэтиленовым мешочком, полным льда и снега. Самую большую плитку ухватил Аркаша, и лицо у него мгновенно оживилось.
Ваня тоже взял плитку льда и лизнул ее.
— Увидел бы папа, — сказал он. — Только не глотайте сразу…
— Учтем! — проговорил Захарка и набил рот снегом.
— Чего стоим? Садись! Устроим кафе-мороженое на Горе Ветров, — сказал под общий смех Артем, и ребята уселись. Потом они с жадностью набросились на еду, высыпав все, что принесли, на расстеленный пустой рюкзак Феликса. Ваня, кроме бутербродов и пучков красной редиски, выкатил из своего рюкзачка банку сгущенки, пробил в ней две дырки шилом перочинного ножа и протянул Лиде.
— Капай на язык.
Та застеснялась, законфузилась. Тогда из его рук банку порывисто схватила Аня, опрокинула и высунула язык, ярко-красный и узкий, поймала на него густую нитку, стала класть белые петли и, подождав, пока соберется побольше молока, глотнула, зажмурилась — так было вкусно, — причмокнула и снова под хохот ребят стала класть на язык петли… Думала, это очень лихо и остроумно!
Дима даже рассердился на Ваню: специально для этого принес банку?
Между тем банка пошла по языкам, даже Аркаша не отказался, и Лида, осмелев, взяла на язык нитку, и Артем, и Семка, и Ваня, и даже сам Феликс снизошел до этой струйки… Словом, все! Все, кроме Димы. Не хотел. Аня ведь подала пример… Полчаса, казалось, разматывалось содержимое этой банки на их высунутые языки.
После этого им еще сильней захотелось пить, и опять Адъютанта спустили в грот за льдом и снегом.
— Ох и налопался! — Адъютант хлопнул себя по животу. — Никогда так вкусно не ел! Так бы рубал всегда — сто лет прожил бы!
— Какой пустяк! — сказал Ваня. — Настанет время — любой человек будет жить не меньше тысячи…
— А не маловато? — спросил Аркаша. — Может, и полторы тысячи?
— Возможно. Он вообще никогда не умрет и будет бессмертным…
— Каким же это образом? — Аркаша посмотрел на Ваню, и в темных глубоких глазах его блеснул жгучий интерес; да и Феликс с вниманием глянул на него; конечно же, как всегда, в его взгляде было больше недоверия и насмешки, чем внимания.
— Менять время от времени износившиеся детали? — спросил Аркаша. — То сердце, то почки, то легкие…
— То мозги, то зад! — вклинился Захарка.
— Сейчас я тебе по мозгам и заду! — гаркнул Артем и треснул не успевшего отскочить Адъютанта, и тот приложил одну руку к затылку, а другую — к протертым сзади штанам.
(«Молодец Артем, — подумал Дима. — Кто бы еще осмелился огреть Адъютанта?»)
— Нет, — сказал Ваня, — пересадкой отдельных органов можно только отсрочить смерть… Надо вот что… Надо победить старение, научиться обновлять, восстанавливать ткани, и в первую очередь — нервные ткани, а это возможно, и это будет главным в медицине будущего…
— Профессор! — пискнула Лида. — Аркаша у нас помешался на приеме сигналов разумных существ из вселенной, а ты, значит, на этом?
— Да нет, — сказал Ваня, — не помешался… А ведь неслыханно, правда? Если бы сейчас жил Гомер, или Данте, или Петр Первый, сколько бы узнали мы!..
— А кто это — Данте? — спросил Артем.
— Один поэт, он жил в средние века и побывал в творческой командировке в аду, в чистилище и в раю, и рай оказался самым неинтересным…