То, делая невинные глаза, обращался к бригадиру:
— Саш, а ты давно в последний раз орал с перепугу: «Ма-а-а!»?
Андрей в точности воспроизводил Юркин голос, и все покатывались со смеху.
Все, кроме Юрки. Он шел как во сне. В виски ему кто-то с размаху колотил кувалдой, сперва в правый висок, потом в левый, и он шел и не понимал, почему до сих пор не упадет, не зароется головой в снег. Сосны и березы перед его глазами дрожали и кренились то в одну, то в другую сторону, и ему странно было, как он тащит еще ноги и никто не догадывается, что с ним творится.
Солнце почти совсем ушло за сопки, и вся эта бескрайняя сибирская земля — тайга, скалы, небо, — весь этот огромный и равнодушный мир полыхал и светился, словно его докрасна раскалили на медленном огне. Не каждый день бывает в жизни человека такой закат. Солнце уходило за сопки, и вместе с ним уходило все лучшее, что было у Юрки.
Когда они вошли в поселок, Андрей совсем обнаглел.
— Вот что, ребятки, — проговорил он с таинственным видом и почесал мизинцем бровь. — Хватит молчать, скажу-ка я вам…
— И говори! — вдруг взорвался Юрка, топнул ногой и сжал кулаки. — Все говори! Чего зубы скалишь? Вот иди, стучись в каждую палатку и дом и говори, мне наплевать! Ну? Иди же! — Юрка сотрясался от ненависти, ноздри его раздувались. Он стоял посреди улицы и вдруг почувствовал удивительную легкость во всем теле, точно с его плеч свалился непомерный груз. И никто больше не колотил его кувалдой по вискам.
— Вы скажете наконец, что у вас произошло? — закричал Зимин и сорвал с головы ушанку.
Андрей улыбнулся:
— Как-нибудь.
Юрка махнул рукой, отвернулся и, не попрощавшись, утопая в глубоком снегу, ринулся к первой попавшейся палатке. Тремя прыжками Андрей догнал его, взял крепкими руками за ворот стеганки, легонько встряхнул и повернул к себе:
— Нюни?
На Андрея глядели сухие ненавидящие глаза. Андрей пристально и весело посмотрел в них.
— А ты парень ничего, — тихо сказал он. — Ну, шагай.
И Юрка зашагал к своей палатке.
Лишь теперь окончательно понял Юрка, что он спасен. Он сидел в палатке, жадно прихлебывал из алюминиевой кружки кипяток с хлебом и сам не знал, что сегодня на закате он совершил настоящий подвиг, самый трудный за все свои семнадцать лет.
Легендарный петух
Да, Юрка был влюблен в своего бригадира, и лишь однажды пошатнулась его вера в Зимина…
Это случилось в морозный декабрьский день. В обогревалке сидели пять человек и молча ели. Одни молчали, потому что устали и прозябли на скале, другим тоже было не до разговоров: им предстояло через полчаса лезть на эту скалу и хотелось поплотнее поесть. Только потрескивание дров в печурке и дыхание людей наполняли обогревалку.
Внезапно Андрей, задумчиво жевавший хлеб с колбасой, прыснул, уткнувшись в рукав стеганки.
— Ты чего это? — спросил Федор, бросая в печурку дрова.
— Да ничего. Случай один припомнил. Как вспомню, ну, не могу!
— Рассказал бы, — попросил Юрка, трогая мягкий пушок на верхней губе; этот пушок был уже заметен шагов с десяти, но все-таки бриться ему еще было чуточку рановато.
— Можно, с одним только условием: не перебивать.
— Идет, — заверил Юрка, — гробовая тишина.
— Саша, слыхал? — обратился Андрей к Зимину, который сидел на корточках и прикуривал от уголька. — Это относится и к тебе.
— Добре, — сказал Зимин, — валяй.
Андрей довольно потер ладони:
— Было это в Прибалтике, в конце войны. Брала наша танковая часть какой-то там городишко. Встретили ее в предместье немецкие «фердинанды». Головной танк с ходу расстрелял две самоходки, но не повезло ему: третий «фердинанд» засек его и припечатал снарядом. Вспыхнули баки с горючим. Попробовал водитель сбить пламя — не получается. Жженым маслом и краской пахнет. Делать нечего: экипаж полез спасаться. Башенный люк заклинило, так они через поддонный вылезли. Ползут в тлеющих комбинезонах по лужку, а немец поливает из пулеметов: пули свищут, в землю возле рук впиваются. Ползут врассыпную, чтобы попасть трудней было. И вдруг видят: водитель их, совсем еще молодой хлопец, весельчак и плясун, любимец дивизии, повернул обратно и пополз к горящему танку.
«Ты куда? — крикнул командир. — Назад!»
Водитель что-то ответил, но никто не разобрал что. Одни утверждали, что он прокричал «друг», другие — «потух».
«Что он, свихнулся?» — сквозь зубы сказал командир.
Все в обогревалке перестали есть. Даже Федор и тот забыл про печурку, и огонь начал помаленьку спадать, гаснуть. Стужа стала медленно просачиваться сквозь щели в домик, ползать по полу, но никто не замечал этого. Только Зимин крикнул: