— Передали…
Отец опустил бинокль. Вокруг глаз остались круглые отпечатки окуляров. И лицо осунулось. Боря потянулся к биноклю. Но отец снова поднес его к глазам.
Минут через пять волна выбросила лодку на песчаную отмель. Витька выскочил из полузатопленной лодки, и крепкие руки мгновенно оттащили ее в надежное место. Боря гордо вытер о штаны липкие от вара руки.
Витька, пошатываясь, стал подниматься по тропе, и люди молча последовали за ним. Витька был весь мокрый, куртка с тусклыми вензелями на плечах блестела, как кожаная, с подбородка и ресниц капало. Но вода не могла примять шапку жестких темных волос.
По дороге, расстегнув куртку, он достал из внутреннего кармана и раздал письма — белые, голубые, с яркими картинками на конвертах и без них, а одному протянул открытку. Долговязый получил сразу три письма. Он ухмыльнулся, пощипал рыжие усики и ушел к себе.
— А себя-то не обидел? — спросил парень в фуфайке.
Витька подмигнул ему и прижал палец к губам. Раздав все письма, занемевшими от студеной воды руками застегнул куртку и похлопал себя по груди:
— Порядок!
— Счастливец, — вздохнул отец. — А нам то с тобой, горемыкам, ничего и нет. Ну, пойдем, Боря.
Он прикрыл сына полой плаща.
— Товарищи, прошу в «штабную» на совещание, — громко сказал он. — Пойдем, Боря. Поесть не хочешь?
Но Боре уже было наплевать и на совещание, и на еду. Сейчас он должен быть с Витькой, не хотелось ни на минуту оставлять его. Он, Боря, ни за что не поплыл бы в такую погоду на лодке к катеру. А Витька поплыл…
В холодном полумраке палатки стоял на коленях Витька и, подсвечивая фонариком, висевшим на медной пуговице куртки, читал письмо. Легкий листок с расплывшимися буквами Витька держал обеими руками. Видно, конверт распечатал, еще не дойдя до палатки, прямо под дождем. И вдруг Витькины пальцы, в косых ссадинах, которые только что держали гнущиеся от шторма весла, начали чуть-чуть подрагивать… Потом он перевернул листок, тряхнул головой, смахнул каплю с бровей, и пальцы его снова слабо задрожали.
— Вот как, Оля, что ж это ты… — вдруг вполголоса сказал Витька и стиснул в кулаке письмо.
Он как-то странно посмотрел на Борю, словно не был с ним знаком. Боря виновато улыбнулся: и зачем он влез в палатку?
Он попятился и столкнулся с отцом.
— А ну, на совещание!
Витька и с места не стронулся. Наверно, не слыхал. Отец влез в палатку.
— Витя, — спросил он тихо, — что-нибудь случилось?
— Совещание? Ах да, я и забыл.
Но вместо того чтобы пойти к «штабной», Витька почему-то завернул к обрыву, прислонился к мокрой лиственнице и остался так стоять. Шел дождь. Байкал, небо, сопки — все слилось в одну серую мглу. Боря смотрел на Витьку издали, но подойти не решался. Его и узнать нельзя. И все это случилось за каких-нибудь пять минут.
Боря медленно пошел к себе. Отстегнул деревянные палочки-пуговицы, открыл дверцу. Влез внутрь. Потом лег на матрац и заложил за голову руки. По тугому брезенту монотонно стучал дождь. Стучал, стучал… С берега через равные промежутки времени доносились удары волны. Боря лежал с закрытыми глазами, думал о какой-то Оле и видел тяжелые грохочущие валы и маленькую черную лодку на самой вершине белого гребня.
1957
Пусть дует ветер
Я вскочил с койки и глянул на часы, лежавшие на стуле: пять утра. Рановато… Я очень боялся проспать и вчера лег пораньше, чтобы к полшестому поспеть на пирс прииска, откуда на драгу отходила моторка с новой сменой.
Но больше спать не хотелось, и я, наспех позавтракав холодными бобами, вышел из домика, спрятал ключ под камень, как велела хозяйка, и не спеша пошел к Байкалу.
Я шел по сырой тропинке, шел и слушал, как в поселке горланят петухи и мычат уже проснувшиеся коровы. На траву, казалось, с шорохом оседал утренний туман. На всякий случай я глянул на часы и похолодел — тридцать пять шестого! И почти одновременно раздался стук мотора.
Срезая путь, я побежал к пирсу. Перемахнул изгородь, перепрыгнул ручей, взбежал на большой песчаный бугор. Моторка уже отошла от пирса! От досады я швырнул на землю шапку, стал кричать и махать руками. Напрасно. Моторка все дальше и дальше уходила от пирса, стреляя синим дымком и вычерчивая на воде белую дорожку пены. Байкал горел на солнце тысячами блесток, по его веселой ослепительной глади неслась маленькая лодка с черными фигурками людей, а я стоял на песчаном бугре и сжимал кулаки.
Всю жизнь я куда-то опаздываю по нерасторопности. Иногда опаздываю на чуть-чуть, но опаздываю. И тем обидней… Я знал когда-то девушку. У нее была легкая походка, темные волосы и безрассудно синие глаза, и мне казалось, что они вспыхивали чуть ярче обычного, останавливаясь на мне. Но я опоздал сказать ей несколько слов и больше не слышу ее шагов и голоса. Я откладывал дела, которые мог сделать немедленно, а потом уже было поздно. Сколько раз уходило из рук то, что было так близко… Шли месяцы, летели годы, а я ничему не научился.