Уходя в стадо, он клал за пазуху какие-то книги. Иногда, когда в чуме все спали, он выдвигал из-за печки низкий обеденный столик, раскладывал книги и тетради и долго-долго писал.
«Пусть пишет, не маленький уже», — думал отец и не говорил сыну ни слова.
Время шло. Когда колхозное стадо готовилось перекочевывать от моря ближе к лесам, сын почесал однажды за обедом голову и сказал:
— Мне пора… Опоздать боюсь…
Отец так и не донес до рта кусок оленины:
— Куда тебе пора?
— В город, учиться.
— Разве ты не ученый? Во всем стойбище нет ученей тебя.
— Мало ученый, — сказал Яшка. — Детей хочу учить. В училище поступлю.
— Ты останешься здесь, — проговорил отец. — Народ нужен и здесь.
— Я вернусь сюда, — сказал Яшка. — Вернусь учителем.
— Нет, — ответил отец.
— Да, — сказал Яшка.
— Согласен. Но олешек не получишь — придется пойти пешком.
— Пойду, — сказал Яшка.
Больше он не говорил с отцом. Он надел малицу, натянул пимы, взял взаймы в соседнем чуме две буханки хлеба, кусок вареной оленины, пакетик грузинского чая, спичек, котелок, семьдесят пять рублей денег, взвалил на спину мешок и пошел.
Ненцы редко ходят по тундре пешком — ненцы ездят на оленях, но Яшка не хотел клянчить у отца оленей. Он в последний раз оглянулся на чум, в котором родился, и пошел, не оборачиваясь. Он шел по мягким мшистым кочкам, поросшим ягелем, ягодой вороникой и мелким стелющимся кустарником.
Солнце над его головой не заходило. Тундра звенела от птичьего гама и комаров. Последние летние цветы пестрели на кочках. Когда Яшка уставал, он разводил костер, грел в котелке чай, ел хлеб и шел дальше. Если вдруг ему становилось не по себе, грустно, одиноко и было чуточку жаль отца, он придумывал песню. В ней говорилось о том, что скоро кончится лето, солнце будет заходить на ночь за сопки, порыжеют листики полярной ивы и похолодеет вода в ручьях и что он идет в далекий город, в Красный город, где есть училище.
Часов у Яшки не было, и он ложился спать наугад. Спал не раздеваясь, в малице: поджимал ноги, вбирал руки в рукава, на голову натягивал капюшон, подкладывал под голову мешок вместо подушки и засыпал. На пятый день он увидел в долине Кривой речушки два чума.
Яшка вошел в первый чум. Его напоили чаем, накормили свежей олениной. Вопросов не задавали: невежливо приставать к человеку с расспросами. Сам скажет, если захочет. Поднимаясь с низенькой скамеечки, Яшка сказал:
— В училище иду. Педагогом буду…
— Ого! — вскрикнул один ненец. — До города триста километров. Не дойдешь. Волки зарежут.
— Пусть попробуют! — Яшка потуже затянул на малице ремень с ножом в медных ножнах и медвежьим зубом — их ненцы часто подвешивают на счастье — и пошел дальше.
Обитатели двух чумов долго смотрели вслед этому ненцу, смотрели до тех пор, пока он не скрылся за дальней сопкой. Яшка шел дальше. Он перепрыгивал маленькие ручейки, он переходил вброд неглубокие реки и болота, огибал озера, он поднимался на холмы и опускался в овраги, пробирался сквозь жесткий, как проволока, кустарник. Дымили на сопках костры — Яшка шел; тянулись по песку легкие следы пимов — Яшка шел; тучей взлетали потревоженные утки, шарахался в сторону зазевавшийся песец — Яшка шел. Шел учиться. На него нападали комары и мошкара. Он натягивал капюшон малицы, бил себя по щекам, размазывая кровь. Случалось, он по пояс проваливался в болота, выползал и сушил одежду у костра…
И шел дальше.
В руке его был компас: он шел и смотрел, как стрелка пляшет на тонком острие. Волк, почуяв его издали, сворачивал в сторону, росомаха спасалась в кустарнике — так решительно и упрямо шел Яшка. Он шел не быстро и не тихо, шел так, чтобы не выбиться из сил, не свалиться замертво. Он шел по тундре и пел песню, и ему казалось: он, как в легенде, перешагивает озера и сопки, переступает хребты гор и реки, и ничто не может его остановить. Хлеб он давно съел, а до города было еще далеко, и Яшка рвал голубику и чернику, ловил в озерах сигов и пелядок и, если не было времени разжигать костер, ел их сырыми.
На двадцатый день он увидел впереди три новых чума.
— Иду учиться, — сказал он ненцам, поднимаясь из-за столика, уставленного чашками.
— Давай подвезу маленько, — сказал пастух-ненец. — Небось дорога еще далека.
— Давай, — согласился Яшка.
Пятерка оленей помчалась по тундре. Ударили из-под копыт по лицам брызги жидкого торфа.
И опять идет Яшка по тундре. Кончился месяц, начинался новый, когда он подошел к белым палаткам.