избавлением от неминуемой гибели и приветствовали своего смелого товарища.
Только спустя некоторое время мы осознали всю серьезность происшедшего.. »
Сравнивая описания этого полета, сделанные «из кабины самолета» и с
земли, мы видим, насколько последнее эмоциональнее, тревожнее. Объяснение
этому не только в природной сдержанности и скромности Арцеулова, но и в том, что в полете — особенно в таком уникальном — летчик попросту очень занят. Он
работает. И если нельзя по правде сказать, как это иногда делают, будто ему «не
до переживаний», то бесспорно, что эти свои переживания он загоняет куда-то в
глубокие подвалы подсознания — чтоб не мешали работать. . .Драматические
события этого дня прямо напрашиваются па то, чтобы их беллетризировать.
Описать, что думалось Арцеулову накануне, как боролись в нем противоречивые
эмоции, и все прочее, вплоть до того,
464
как «вся жизнь промелькнула перед его мысленным взором» в момент, когда
самолет свалился в штопор. Но делать этого не хочется. Тут налицо тот самый
случай, когда факты сильнее любых вымыслов и домыслов.
На следующий день Арцеулов подал начальнику школы полковнику
Стоматьеву рапорт, в котором испрашивал разрешения ввести штопор, как одну
из фигур высшего пилотажа, в программу истребительного отделения.
Стоматьев, сам не летчик, а воздухоплаватель, не счел себя достаточно
компетентным, чтобы решить этот вопрос единолично, и передал его на
рассмотрение совета летчиков-инструкторов. Мы не знаем сейчас, было ли
решение совета единогласным. И если нет, то как разделились голоса.
Летчик (в то время учлет школы) А. И. Егоров был свидетелем того, как
прикомандированные к школе французские инструкторы летчики Мутак и
Линьяк говорили Арцеулову, что «даже во Франции никто не рисковал проделать
штопор» и что «такая попытка — безумие, которое только повлечет его гибель».
Правда, говорилось это до полета Арцеулова, но опыт показывает, что
общественное мнение — категория довольно консервативная. Даже самые
очевидные факты перестраивают его обычно далеко не сразу.
Но так или иначе, летчики-инструкторы или, во всяком случае, их
большинство предложение Арцеулова поддержали. И через несколько дней
приказом начальника школы штопор был официально включен в программу
истребительного отделения. И достаточно широко. От обучающегося
требовалось, как пишет сам Арцеулов, «сделать штопор до пяти витков, затем
штопор до восьми витков с выходом в заданнном направлении (свидетельство
очень интересное, так как для этого требуется точное знание величины
запаздывания — от момента дачи рулей на выход до прекращения штопора; видимо, Арцеулов, установив возможность выхода из штопора, сразу же стал
исследовать количественные характеристики этого маневра!— М. Г.). С группой
сильных учеников на пяти самолетах делали одновременный штопор из строя
фронта с выходом в одном направлении. Сам я делал посадки со штопора (то есть
штопор с выходом на минимальной высоте с последующим немедленным
приземлением. — М. Г.), начиная его с высоты 1500—2000 метров. То же делали
инструк-
465
тор отделения высшего пилотажа Холщевников и его начальник Братолюбов —
оба мои ученики».
Арцеулов явно хотел не просто «попробовать» штопор, а полностью овладеть
им. И не только овладеть самому, но добиться, чтобы то же получилось у его
учеников. Впрочем, удивляться этому не приходится: он для того и решился на
свой умный и смелый эксперимент, чтобы люди не бились.
По окончании школы ее ученики оказались самыми активными
распространителями драгоценного опыта борьбы со штопором в авиаотрядах.
Но, не дожидаясь этого, Арцеулов составил подробную инструкцию, которая
была незамедлительно разослана всем авиационным частям русской армии. И
результаты не замедлили сказаться! Мрачная репутация штопора как явления
безвыходно смертельного была заметно поколеблена. Более того: некоторые
летчики стали сознательно прибегать к нему в тактических целях. Известный
летчик А. К. Петренко, не раз отличавшийся в боях как первой мировой, так и