кадров только начинала разворачиваться, эта цифра — 200 красвоенлетов —
звучит солидно.
На Московском аэродроме — «Ходынке» —сосредоточивалась тогда едва ли
не вся летная работа, проводившаяся в столице. С одного и того же старта вслед
за только что взлетевшим учлетом авиашколы мог взлететь летчик-сдатчик (так
тогда назывались испытатели серийной заводской продукции) или военный
летчик строевой авиачасти.
Круг летчиков, особенно летчиков хороших, был узок. А потому нередко
одних и тех же пилотов привлекали к выполнению заданий разных организаций, а иногда и ведомств.
Так, например, в Московской высшей авиашколе проходили летную
практику слушатели Высшей аэрофотограмметрической школы, готовившей
летчиков-наблюдателей для аэрофотосъемочных работ. Бывший слушатель Е. П.
Смирнягин вспоминает: «Самый первый полет в моей жизни я сделал с
Константином Константиновичем Арцеуловым. . Он меня сразу спросил: «Как
ваше имя и отчество?» Я был совершенно ошарашен этим, мы ведь все там были
Кольки, Ваньки, Женьки. . Он мне сказал:
— Евгений Павлович, вы не беспокойтесь, садитесь спокойно, вот вам
альтиметр. — Тогда альтиметр (высотомер) пристегивался ремнем на колено. —
Старайтесь зря не высовываться за борт, потому что у вас может сорвать очки.
476 Сказал, какое у нас будет направление полета, какой маршрут: «Летите и
смотрите. .»
Не нужно мне вам говорить, что такое восторг первого полета!
Он заложил пару виражей, предупредив, что, мол, имейте в виду, это не что-нибудь такое страшное, это просто необходимый маневр. А когда мы пошли на
посадку, он говорит: «Евгений Павлович, сейчас будем садиться. Поэтому, прошу
вас, упритесь руками в передний обрез кабины. На всякий случай. А то может
тряхнуть вас там». Ну я все это, конечно, выполнил. Мало ли было таких
курсантов и в Московской школе, где он был инструктором, и у нас. Но от его
обращения я сразу почувствовал: я не мальчишка! Я — Евгений Павлович!. »
Для Е. П. Смирнягина это был первый полет в жизни. Но для Арцеулова-то
ведь это был полет рядовой. Даже более чем рядовой, относящийся, так сказать, к
боковой, попутной ветви ею летной службы. Все-таки одно дело учить молодых
летчиков высшему пилотажу и совсем другое — провезти, «дать понюхать
воздух» курсанту школы летнабов.. Но это было характерно для Арцеулова —
любое дело делать высококачественно, не спустя рукава.
И обращение его с людьми всегда одинаковое, ровное, внимательное, без, увы, довольно распространенного различия между обращением с вышестоящими
и нижестоящими. Немало мы повидали людей, в которых сосуществуют
одновременно как бы два разных персонажа: резкий, неулыбчивый, беспардонный в направлении «вниз» — и кроткий, ангельски-предупредительный
в направлении «вверх». Вот этого в Арцеулове не было и в помине! И люди это
чувствовали.
Еще в старой армии неизменное обращение прапорщика Арцеулова к
солдатам-механикам и мотористам на «вы» вызывало если не прямое
неодобрение, то, во всяком случае, недоуменное пожатие плеч у многих
офицеров.
Но то — в старой армии. А вот если в наше время знавшие Арцеулова люди
особо отмечали интеллигентную манеру его обращения с ними, то тут невольно
задумаешься. Слов нет, это характеризует личность Константина
Константиновича, высвечивает еще одну черту его облика. Однако — с другой
стороны — не грустно ли, что такой стиль обращения с окружающими вос-477
принимается нами как нечто исключительное? Не пора ли такому стилю перейти
в категорию нормального, само собой разумеющегося? И когда (хочется
надеяться) это произойдет, то в значительной мере под влиянием благих
примеров — таких, какой давал в течение всей своей жизни Константин
Константинович Арцеулов.
Многие, очень многие пути человеческие пересекались в те годы на старом
Ходынском поле.
Однажды к подъехавшему на своем велосипеде (в те годы основном виде
персонального транспорта летчиков) к зданию школы Арцеулову обратился
незнакомый красноармеец, занимавший, как тут же выяснилось, высокий пост
помощника шофера в какой-то войсковой части. Он хотел учиться летать и