Мурат не заметил, как Ержан переменился в лице. Ему хватало и своих забот. Он сказал Раушан:
— Хорошо, я зайду на санитарный пункт. Взгляну.
— Разрешите идти, товарищ капитан?
Он мельком взглянул на Раушан, когда она уходила, неловко ступая в своих огромных сапогах. Быть может, он тоже подумал: «Как попал этот цветок в свирепую вьюгу?» Ержан перехватил его взгляд. «Он тоже боится за ее жизнь», — и снова Ержана охватил страх за Раушан, такой непобедимый страх, словно она заранее была обречена на смерть.
В таком тяжелом состоянии Ержан шел за Муратом. По траншее они добрались до Картбая и Кожека, которые рыли пулеметное гнездо. Картбай, закончив свое дело, был занят маскировкой бруствера. Кожек возился в проходе, соединявшем гнездо с траншеей. На его лопату налипла вязкая намокшая глина, работать было тяжело. Он безуспешно старался сбросить этот изнурительный груз.
При виде командира Картбай вытянулся, доложил:
— Товарищ капитан, боец Кулбаев роет окоп!
Сильные движения тела, полные жизни глаза, картинные усы показались Мурату знакомыми. Где он видел этого человека? У Мурата была хорошая память на лица, ко на этот раз она ему изменила.
Досадуя на себя, Мурат сказал:
— Перестарался, друг. Во время работы докладывать не положено.
— Есть, товарищ командир! Окоп готов, только и осталось, что подкосить фрицев под корень.
Мурат спрыгнул в окоп.
— Похоже, они собираются добровольно лечь под твою косу. Все от тебя зависит. Вожак верблюдов, который не перешел брода, от срама не убежит. Помни!
Мурат, обследовав ячейку, сказал:
— Сработано неплохо. Теперь дело за тем, как воевать будем.
— Жангабыл, помню, говорил: если бить без передышки, то самого бога доконать можно. Я так думаю, что фашисты тоже не камни, — ответил Картбай.
Мурат снова мучительно вспоминал, где же он встречал этого человека. Фамилия Кулбаев ничего ему не говорила. Он спросил напрямик:
— Как тебя зовут?
— Отец назвал Картбаем. — Боец с хитроватой улыбкой смотрел на Мурата.
— Я где-то встречал тебя.
— Легко может быть. Находимся в одном батальоне.
Мурат чувствовал, что боец недоговаривает, но не настаивал. Отойдя, он проверил зону обстрела. Пулеметная точка ему понравилась, и он одобрительно кивнул Ержану. Потом, выпрыгнув из окопа, стряхнул с себя комья глины и повернулся к Кожеку:
— Как чувствуешь себя, Кожеке?
Почтительное обращение требовательного командира польстило Кожеку и чрезвычайно изумило его. Он застыл с занесенной за плечо лопатой, но тут же опомнился и ответил:
— Грех жаловаться, товарищ капитан.
— Здорово ты нас напугал, когда отстал от поезда. Правда, потом нашелся. Теперь попробуй нагнать страх на немцев.
Мурат обошел с Ержаном почти весь взвод. Бодрое настроение не покидало капитана: он весело подтрунивал над бойцами, перебрасываясь с ними шутками. Одних похлопывал по плечу, другим выговаривал. Ержан коротко и ясно отвечал на все его вопросы. Настроение командира, особенно в напряженные дни, легко передается людям.
Наконец Мурат сказал Ержану:
— Хорошо поработали. Окопы надежные. Теперь собери всю роту. Побеседуем немного перед боем.
Мурат умел говорить и знал это. Он чаще других командиров выступал перед бойцами. Порой он был не прочь щегольнуть своей речью, которая текла легко, плавно, напоминая поток, играющий под солнцем. Но это не был внешний блеск. Мурат не терпел пустых слов. Ержан часто его слышал, понимал, что Мурат долго вынашивал в себе каждое свое выступление перед бойцами, обдумывал и взвешивал каждое слово, которое произнесет. И вместе с тем он знал тайну интонаций, пауз и жестов, знал эффект точно найденного слова, которое у опытного и умелого оратора всегда звучит так, словно родилось только здесь, в присутствии слушателей. Этими секретами живого, нескованного слова Мурат пользовался охотно.