— Это тебя одного судьба кружит, как перекати-поле. А человек прочный сам управляет своей жизнью.
— Что языком трепать! Вот подул ветер, и гляди, куда тебя повело! — спорит Добрушин.
— Нет, это совсем другая статья, — рассудительно отвечает Бондаренко и для большей убедительности поднимает палец.
— Это не ветер, браток. Это — свирепая буря. Но и такой буре не под силу вырвать нас всех с корнем. Нет, не под силу. Вернемся к родным местам.
— К Дусе...
— И к Дусе! Смеяться нечего. Это дело великое — знать, что дома ждет тебя хорошая баба.
Вмешался Борибай.
— Верно говоришь, Иван. У меня тоже есть жена и детки. Бобылем-то жить худо. Эй, Добрушин, ответ давай: почему ты до сей поры не женился? А? Неправильно живешь, маху даешь.
По слабому знанию русского языка Борибай не все улавливает в их споре, но при каждом подходящем случае вмешивается.
— Твоя правда, Борибай, — поддерживает Бондаренко, — смутно ты живешь, Максим, неясно. Ты человек? Человек. А человек не может смыться из жизни, не оставив никакого следа. После себя надлежит оставить дело, чтобы люди сказывали: вот, не зря человек небо коптил.
— А на кой черт это нужно? Каждому только о себе забота. Людям до тебя никакого дела нет. Своя рубашка ближе к телу, понимаешь ты это, Иван? И нам с тобой о других думать не к чему. На то есть начальники, пусть они думают о людях, за это им зарплата идет.
— Врешь ты все, друг милый. Зарплатой заботу не купишь. Забота, она из нутра растет, из того, что люди совместно трудятся. К, примеру, меня возьмем. Что во мне особого? Мужик как мужик. А гляди, меня всем колхозом проводили. И после войны всем колхозом встретят. Потому что я — человек незряшный. Каждая пядь колхозной земли моим потом смочена. А на тебя поглядишь — кто ты есть? Прыгаешь по земле, как стрикулист пустой. Человеку двух жизней не отпущено, еще пожалеешь.
— Не пожалею, мужик. Зачем мне твои две жизни? И половину-то жизни война, глядишь, оборвет. — Добрушин резко поднял голову. — Точка. От твоей философии живот пучит. Ты меня с моей линии не собьешь.
— Ладно, еще вспомнишь мои слова.
— Посмотрим. Стоп. Кажется, большая станция! — воскликнул Добрушин, посмотрев в дверь. — Эй, Борибай, гони последние копейки! Разговорами сыт не будешь.
— Понятливому человеку и хорошее слово — пища.
— Эту пищу оставь при себе. Я предпочитаю кое-что посущественней. Кстати, и командира нет. Приглядел в санвзводе одну красотку и ходит как потерянный. Что и говорить, грозного командира послал нам бог, — рассмеялся Добрушин. — Я сейчас дельце сорганизую.
— Опять горяченького принесешь, черт лысый? — спросил Бондаренко нестрогим голосом.
— Тсс... Ни звука! Сегодня день рождения Борибая, — сказал Добрушин, подпоясываясь. Потом он обернулся к Борибаю:
— Итак, забрав последний наличный капитал, отправлюсь на ответственную операцию. Она требует смекалки и отваги. А ты, тем временем, соображай закуску.
— Но ведь ты же все деньги уносишь! — сказал Борибай.
— Что я слышу? А зачем у тебя голова на плечах? Ты солдат. Следовательно, должен проявить находчивость.
Борибай послушно выпрыгнул из вагона и направился к маленькому пристанционному базарчику. На деревянных прилавках, стоящих в три ряда, русские женщины в широких кофтах, в платках, завязанных концами под подбородком, разложили яйца, огурцы, сливочное масло, расставили ведра с простоквашей; здесь и женщины-казашки, закутанные в джаулыки, либо в безрукавных камзолах, в платках, узлом на затылке. Сбежавшиеся бойцы сразу перемешались с базарным людом, поднялся громкий говор. Казалось бы, среди базарного говора первым долгом услышишь голоса, выкрикивающие цену товаров. Но этот базар скорее напоминал встречу двух аулов. Редко можно увидеть здесь людей, которые хотели бы купить подешевле и продать подороже.
— Счастливого пути, братья!
— Уходят наши молодцы!
— Ешь, родимый, ешь, ничего для вас не жалко.
— Нет ли среди вас джигитов из Канды-агача?
— А у меня сын тоже служит. Бери, бери, сынок!
— Голубчик, не встречал ли джигита Курмантая? Он тоже в армии.
— Отведай, дорогой. Ведь в далекий путь едешь!
Громкие голоса не стихают.
Борибай, выбравшись из толпы, неуверенно подошел к смуглой старой казашке, которая стояла поодаль с мешочком курта в руках.
— Добрый день вам, шеше. Э, как ваше здоровье? — вежливо обратился он к старухе.
— Здравствуй на много лет, — ответила старуха надтреснутым голосом, оглядев тусклыми глазами приветливого джигита.
— На фронт отправляемся, шеше.
— Е-а, карагым-ай! Пусть бог-создатель будет, вам подмогой. Из каких мест, голубчик?
Борибай назвал свой род, но умолчал о местности, чтобы не огорчить старуху в случае, если они не соседи.
— Из рода Уйсон я, шеше.
— Е-е, голубчик, — сказала старуха просто, она не знала такого рода.
Борибай, бросив косой взгляд на мешок, спросил:
— Сколько вы просите за курт, шеше?
— Двенадцать рублей, голубчик.
— М... м... недорого, да и курт у вас хорош. — Борибай, порывшись в карманах, ничего в них не нашел.
— Эх, будь я неладен, поистратил все деньги. А без кислого разве проживешь? Не покушаешь кислого, и во рту никакого вкуса нет.
— Ойбай-ау, что я, малоумная, стою здесь и торгуюсь! — сказала старуха. — Будто и в самом деле с дедовских времен на базаре торгую. Бери, голубчик, бери.
— Как это можно, да нет, да нельзя... — запротестовал Борибай, но старуха настаивала с жаром.
И Борибай сдался:
— Могу ли я бросить на ветер слова старого человека? Верно вы сказали, шеше: недостойно будет, если я отвернусь от хлеба-соли.
И он с удрученным видом набил свои карманы куртом.
Тем временем Добрушин «прямым ходом» направился в ресторан вокзала. Подойдя к стойке, он поманил пальцем девушку-буфетчицу, наклонился к ней, таинственно зашептал:
— Что случится, если вы соблаговолите полбутылочки для фронтовиков? До зарезу нужна!
Девушка знала, что от таких вежливо-напористых людей легко не отделаешься. Она сказала:
— У меня нет. Спросите у заведующего рестораном. Может быть, он поможет вам, — и она показала на дверь его кабинета.
Директором ресторана был пожилой казах.
— Дело примет поистине трагический оборот, если вы не войдете в положение, — сказал Добрушин директору, ошеломленно смотревшему на него.
— Вы, конечно, слышали о таком человеке, как Борибай Еспаев. — Директор отрицательно покачал головой. — Могу ли я поверить? Вы ничего не слышали о нем? Он же ваш земляк! Значит, вы не читаете газет? Знаменитый, прославленный генерал Еспаев является нашим командиром. Я — его адъютант. Сегодня день рождения товарища генерала. Нужен сущий пустяк, одна видимость. Прошу, устройте поскорее. А не знать генерала Еспаева — это срам, — назидательно сказал Добрушин оторопевшему директору и всунул ему деньги в руку.
VI
Не успели Борибай и Добрушин спрятать свои трофеи, как появился Ержан вместе с Раушан и Куляндой. Он помог девушкам подняться по подвешенному стремянному ремню, вскочил сам и, задержавшись у двери, обвел взглядом вагон.
— Где дежурный? — спросил он.
Очень подвижной, маленький смуглый джигит Байсарин вскочил с места и приложил руку к козырьку:
— Дежурный Байсарин, товарищ лейтенант!
— Бойцы все на местах?
Добрушин, воровато припрятавший бутылку в углу вагона, пробурчал себе под нос: «Ишь, когда спохватился!» Ержан услышал эти слова, но сдержался.
— Люди налицо, товарищ лейтенант! По сигналу все, как один, погрузились в вагон, — доложил Байсарин.
Он старался казаться бывалым воякой и сам любовался точностью, ясностью, отчетливостью каждого слова. Доложив, Байсарин щеголевато прищелкнул каблуками и отступил вправо на один шаг.