Если Рамдана до сих пор не отправили в Поль Казель, то только из-за его болезни, так как режим в этом лагере был очень суровый, да и климат в тех местах тяжелый: летом — свирепая жара, зимой — мороз, снег идет, и все ветры Сахары, казалось, назначают там друг другу свидание. Рамдан говорил себе: «Надо лечь в лагерный лазарет или в госпиталь, иначе я снова свалюсь и перезаражу всех товарищей».
Работа организации, созданной заключенными, была прекрасно налажена. Они распределили между собой обязанности: прием новеньких, гигиена, политработа, кухня, взаимоотношения с лагерным начальством… Рамдану было поручено вести занятия по истории стран Магриба.
Ему было нелегко отказаться от своих здешних приятелей и вообще от лагерной жизни. И это не только потому, что здесь у него была полная свобода агитировать заключенных, большинство которых, по его словам, «нуждались в том, чтобы от бунта их подвели к революции». Главное, атмосфера, окружавшая его здесь, была словно создана для него: она придавала ему бодрости, и у него все время было такое ощущение, что, если бы не болезнь, ему бы в лагере прекрасно жилось.
Там, за воротами лагеря, остались приблизительные и всегда компромиссные решения, двусмысленные проблемы, вся эта кипучая и часто обескураживающая, сложная жизнь. Наконец-то мир пришел в соответствие с такой дорогой его сердцу черно-белой схемой манихейства, с ее четким разграничением добра и зла, с той самой схемой, вне рамок которой, как он сам себе признавался, у него иногда почва уходила из-под ног. А здесь простейшее дихотомическое разветвление, и не в теории — в жизни. По эту сторону колючей проволоки — честнейшие люди, борцы за правое дело, друзья, плечом к плечу с которыми надо сражаться; по ту сторону, начиная с полицейских постов и сторожевых вышек, — черный мир врагов, мерзавцев, тех, против которых надо сражаться. А между этими двумя мирами ничего, лишь эта граница, непроницаемость которой подчеркнута жирной чертой колючей проволоки. Внутри этих миров тоже никаких различий. Если бы его отправили в госпиталь, Рамдан снова оказался бы на рубеже этих миров, там, где размыты, смазаны краски и где зрение его не столь остро.
Каждые две недели его, как и всех остальных, вызывали в «исповедальню». Он оставался один на один с офицером психологической службы, который начинал с того, что обещал полное соблюдение тайны, и тут же предлагал рассказывать ему что угодно и спрашивать его о чем угодно. Таким образом, через каждые две недели измерялась эволюция в «лучшую сторону» в каждом из заключенных, а затем нередко предпринимались попытки скомпрометировать некоторых из них до такой степени, чтобы у них уже не оставалось путей к отступлению и чтобы с каждым днем от них можно было требовать все больше и больше. Тех, кого зачисляли в разряд неисправимых, быстро переставали вызывать.
Лагерный комитет уполномочил Рамдана как можно чаще наведываться в «исповедальню» с целью если и не переубедить капитана-исповедника, то по крайней мере нейтрализовать его деятельность. После каждой встречи с ним Рамдан был обязан отчитываться перед комитетом.
Почти целый час уже вел Рамдан беседу с «исповедником» и с помощью неистощимого запаса своих аргументов с самым невинным видом загнал в тупик горе-диалектика, офицера психологической службы. Тот, не выдержав, заорал:
— Здесь лагерь смерти! Понял? И если хочешь отсюда выйти, делай, что положено.
Рамдан отметил, что капитан утратил свое хладнокровие и даже перешел с ним на «ты», чего прежде никогда себе не позволял.
Рамдан уже собирался ответить, но в этот момент захрипел громкоговоритель. Этот хрип всегда предвещал какую-то новость, которую они собирались сообщить.
— Ну, что там еще? — заворчал капитан.
Он вышел из кабинета вместе с Рамданом.
— Внимание… внимание…
Но заключенные прогуливались как ни в чем не бывало и делали вид, что ничего не слышат.
— Новость… Большая новость… которая всех обрадует…
Двое или трое заключенных подняли головы: динамик был слишком высоко. Остальные по-прежнему не обращали на него внимания.
— Амируш, полковник Амируш…
Голос отчетливо произносил каждый слог… Люди, только что проявлявшие полнейшее безразличие, застыли в ожидании, и никто уже не пытался скрыть свое волнение.
Голос замолк… Пауза… Длинная… Слишком длинная.
— Во время столкновения с силами порядка… Амируш был убит.
Слова… Еще слова… До сознания Рамдана доходили лишь отдельные слова, обрывки выражений, фразы без смысла:
— Неуловимый Амируш, который скрывался в кабильских горах… был предан… Кровавый главарь мятежников… Железный… Бессмысленность борьбы… Встреча… С распростертыми объятиями… от Дюнкерка до Таманрасета… Он мертв… Он мертв… мертв… мертв, Амируш…