— Ты прав, — сказал он, — только не стоит обольщаться. Практически мы ничем не в силах помочь — ни ты, ни я. Но если нас наберется достаточно много, если весь народ…
— Это слишком долго. А другие тем временем не упускают возможности, делают свое дело.
— Иного пути нет. Нельзя отрываться от народа.
— От народа отрываться нельзя, но народу всегда надо прокладывать путь: для выражения воли народа всегда требовалась элита.
Буалем пристально посмотрел Сержу в глаза:
— Нужны верующие, такие, как мы с тобой.
Удивление Сержа сменилось восторгом. Буалем причисляет его к верующим? Такое сравнение, прежде оскорбившее бы его, теперь привело в восхищение. Ибо куда яснее: при несправедливом устройстве капиталистического общества они с Буалемом оказались по одну сторону баррикады, оба они принадлежали к миру заклейменных, но не проклятьем, а буржуазным порядком. Даже если Буалем не знал этого или пока еще не знал. По сравнению с пресыщенными богачами, наследниками божьей милостью, теми, на кого незаслуженно изливалась божественная благодать, они с Буалемом были забытыми богом и людьми бедняками. И неважно, что обманутый Буалем ожидает от пустых небес спасения от тягот здесь, в миру. В один прекрасный день в его сознании, окутанном средневековым мраком, забрезжит свет, и Буалем встанет в ряды великой армии того класса, к которому он принадлежал еще до того, как посвятил себя служению всевышнему.
Буалем почувствовал, что расчет его оправдался, он добился некоторого успеха.
— Нефть принадлежит народу. Транснациональные корпорации хотят отнять у него нефть. Это самый настоящий грабеж. Надо помешать ему.
— Остается установить — как?
— Уже сейчас, во время этой экспедиции, мы сможем кое-что сделать.
— Что именно?
— Например, попробовать узнать истинную цель миссии Амалии, и это, — Буалем на мгновение умолк, — можешь сделать только ты.
— Невозможно работать в такую жарищу.
Голос Суад вернул их к действительности, хотя им показалось, что он донесся откуда-то из другого мира, она вышла из палатки, обмахиваясь веером.
— Я ни строчки не написала в дневнике и не смогла заснуть. Исследователи еще не вернулись?
— Нет еще.
— А пора бы уже.
Не успела она это вымолвить, как пронзительный хор голосов возвестил появление Амайаса. Из зарослей кактусов выскочила ватага ребятишек и бегом бросилась в сторону дюны, на которой вырисовывался его черный силуэт, за ним следовали Мурад, Амалия и еще двое — разглядеть их отчетливо на таком расстоянии было невозможно. Один из незнакомцев держал во рту дудочку, посылавшую слабые отблески всякий раз, как на нее падал лунный свет.
— Только этого не хватало, — сказала Суад, — они ведут с собой гостей.
Время от времени ветер доносил обрывки печальной мелодии, которая, по мере того как они приближались, звучала все громче.
— Вожди возвращаются под звуки музыки, — заметила Суад.
Ребятишки, присоединившиеся у подножия дюны к маленькому отряду, выстроились позади него кортежем, и так, торжественным шествием, они вступили на территорию лагеря.
— Вы заблудились? — спросил Серж.
— С Амайасом такого быть не может, — сказала Амалия, — он знает в округе все дюны наперечет, и в лагере Мараваля у него полно знакомых. По три стаканчика чая у каждого из них — на это требуется время… к тому же это действует на нервы.
— Ну, а в остальном?
— Очаровательно. Завтра мы все увидим по пути. Мы пришли с музыкой. Это друзья Амайаса. Вот это Лекбир… а это — Ба Хаму… А теперь пошли спать.
— Сначала надо выпить чайку, — заметил Амайас.
Ребятишки помогли Лекбиру и Ба Хаму собрать хворост и развести огонь.
— Пока греется чай, — сказал Амайас, — ради всего святого, сыграй нам что-нибудь, Лекбир.
Лекбир сжал губами скошенный конец свирели и закрыл глаза. Амалия села прямо против него, подогнув ноги, обхватив руками колени и склонив набок голову. Рядом с собой она усадила Ба Хаму. Остальные расселись вокруг них.
Нежный голос свирели вступил в единоборство с ветром, сильные порывы которого порою совсем заглушали ее.