— Вот именно. Что я вам говорил? Никаких скрипок, — добавил супрефект.
— Учитель, вы позволите? — спросил Буалем.
Он показал пальцем на парнишку с длинными курчавыми волосами, который с самого начала привлек его внимание. Один его вид вызывал у него раздражение. Тот не опускал головы, как все остальные. Он невозмутимо взирал на посетителей — мало того, во взгляде его сквозило нечто вроде высокомерного безразличия. Буалем подумал: в этом взоре все еще отражается пустыня, надо попробовать переломить его.
— Послушай… ты… да, ты… Кем ты хочешь стать?
Взгляд черных глаз не дрогнул.
— Как тебя зовут?
— Ахитагель.
— У них довольно странные имена, — заметил учитель.
— Ахитагель, — продолжал Буалем, — когда ты кончишь школу, кем ты хочешь быть?
Полукружие тонких губ застыло над плотно сжатыми зубами. Ахитагель довольно долго молча смотрел на Буалема, затем взгляд его затерялся в солнечном сиянии, отражавшемся в небесном квадрате, очерченном окном. Буалем с силой тряхнул мальчика, схватив его за тонкую руку.
— Ответишь ты, наконец, или нет?
Послышался беспечный и ясный голос Ахитагеля:
— Шофером!
Буалем посмотрел на учителя, тот в свою очередь на мальчика, затем воздел руки к небу и в изнеможении уронил их. Он всеми силами старался сохранять спокойствие.
— Чтобы стать шофером, совсем не обязательно ходить в школу.
Он повернулся к другому ученику:
— А ты?
— Шофером!
На этот раз ответ последовал незамедлительно.
— Ты?
— Шофером!
— Шофером!
По мере того как палец повелительно указывал то на одну, то на другую голову, голоса, все более уверенные, повторяли одно и то же:
— Шофером!
Безудержный гнев распирал грудь Буалема, но он не мог найти подходящих слов.
— Ладно, шофером, — сказал учитель, — но объясните, почему именно шофером?
Ахитагель поднял руку.
— Хорошо, ответь ты, — сказал учитель.
— Потому что можно ехать куда хочешь.
Орлиный профиль и тонкое лезвие взгляда из-под полуприкрытых век.
— Вот вам, пожалуйста, — сказал Буалем по-французски, чтобы было понятно Амалии, — после стольких лет интернирования они так ничего и не поняли.
— Интерната, — поправила его Суад.
— Пустыня въелась в их кожу, и вылечить от этого можно, только содрав ее.
— Йа салям!
Учитель бросился к Буалему и поцеловал его в лоб.
— Вот именно, ты нашел нужное слово… въелась в кожу… Мы это поняли после недавнего случая с Элюаром.
Все взоры обратились к учителю.
— С Элюаром? — спросил Мурад.
Отвечал директор.
— Это случилось на уроке французского языка.
— А Элюар?
— Учитель давал урок грамматики. Кажется, речь шла о спряжении глагола. Для иностранца это довольно трудно. Учитель хотел привести пример. Да вот и он сам. Он сумеет лучше объяснить, чем я.
Под окном с черным тюрбаном на голове, в красных кожаных сандалетах и развевающейся гандуре проходил молодой учитель — из местных, как им показалось. Директор окликнул его. Когда сахарец вошел, все увидели, что у него голубые глаза, не прокаленное солнцем лицо, и говорил он с ярко выраженным акцентом уроженца юга Франции.
— Симоне, эти господа прибыли из Алжира. Мы как раз говорили о вашем уроке по Элюару.
— Это был не урок по Элюару, а просто урок грамматики. Я хотел привести пример.
— И что же?
— Я взял Элюара, потому что люблю его. И начал читать. В классе было шумно, как обычно. Видите ли, с ребятишками всегда так… Но скоро я почувствовал: что-то случилось. Полнейшая тишина — при нормальных обстоятельствах такого не бывает. Я поднял голову. Весь класс смотрел на меня, как будто ждал чего-то. Я не мог понять, в чем дело, и продолжал читать, немного запинаясь. До конца я так и не дошел: услышал, как кто-то всхлипнул — раз, другой. Под конец всхлипывания стали доноситься со всех сторон. Я опять поднял голову. Плакала половина класса. Я пробовал читать дальше, но не смог… В этот момент зазвенел звонок. Я очень обрадовался и сразу ушел.
— Вы не спрашивали их, почему они плачут?
— Нет… Мне было как-то стыдно.
— Стыдно? Почему?
— У меня было такое ощущение, будто я жульничаю. Конечно, я люблю элюаровскую «Свободу», прекрасная вещь, но, в конце концов, это же литература, не более того, по крайней мере для меня. А для них — так мне показалось — это не было литературой. Не знаю, понятно ли я говорю.