— Очень понятно, — сказала Амалия.
Мурад попытался коротко объяснить учителю:
— У нас с европейцами разные понятия о свободе. Наше основывается на аллахе, а у европейцев — ни на чем. Свобода — это прекрасно, но человек — существо несовершенное. И если его не поставить в определенные рамки, не заставить следовать определенным правилам, он готов поддаться пороку, насилию, всякого рода извращениям.
— Свобода на Западе, — сказал Буалем, — это анархия, это свобода шакалов в лесу.
— Или свобода шоферов на дорогах, — со смехом добавил учитель.
Буалем снова повернулся к Ахитагелю:
— А тебе не хочется стать санитаром, почтальоном, секретарем мэрии, преподавателем, как твой учитель? Жандармом быть не хочешь?
На этот раз ответ последовал незамедлительно, четкий и ясный:
— Кала!
— Что он сказал? — спросил Буалем.
— Он сказал: нет, — ответил Мурад. — На языке туарегов «кала» означает нет.
— А почему? — спросил Буалем.
Голос Ахитагеля стал хриплым, ответ прозвучал коротко:
— Кала, жандармом — нет.
— Но почему? Почему? Жандарм — это власть.
Тут вмешался подросток с лихорадочно блестевшими глазами:
— Из-за матери.
— Его мать не хочет, чтобы он стал жандармом?
— Ахитагель из племени ифорас.
— Ну и что? Разве нельзя быть жандармом, если ты ифорас?
— Нет.
— Почему же?
— Ахитагель из Мали.
— Ты что-то путаешь, — сказал Буалем. — Разве он не может быть жандармом в Мали?
— Нет.
— Тогда скажи, почему? — спросила Амалия.
— Из-за жандармов Ахитагель и пришел сюда. Рассказывай, Ахитагель.
Ахитагель смотрел в сторону Буалема, но, казалось, не видел его.
— Так вот, — начал подросток, — когда жандармы пришли в палатку Ахитагеля, он очень испугался, потому что там были только его мать, его старший брат и он сам.
— А его отец? — спросил Буалем.
— Отец? Скажи, где был твой отец, Ахитагель.
Но Ахитагель, казалось, ничего не слышал.
— Его отец ушел в горы вместе с другими мужчинами, они взяли ружья и копья.
— Наконец-то! — воскликнул Буалем. — А что он там делал в горах, отец Ахитагеля, со своим ружьем и копьем?
— Воевал, как все другие мужчины. Расскажи ты им, Ахитагель.
Ахитагель с трудом оторвал взгляд от окна и, не останавливаясь, стал рассказывать ровным голосом.
Жандармы, оказывается, пришли спросить, где его отец. Мать Ахитагеля сказала, что она ничего не знает. Тогда один из жандармов ударил ее плетью. Плеть упала на землю. Жандарм взглядом приказал старшему брату поднять ее. Старший брат посмотрел жандарму в глаза и с улыбкой сказал: «Подбери!» Бригадир обезумел от ярости. Он опрокинул мать и ударил ее сапогом — раз, другой, потом стал бить без разбора, приговаривая: «Это ты, это ты воспитала его таким!» Затем швырнул старшего брата к стенке. Брат упал, даже не вскрикнув. Он был мертв, а глаза оставались открытыми. Бригадир рявкнул: «Закрыть!» Жандарм, который был с ним, усмехнулся: «С тем, что у него в кишках, он и так закрылся — навеки!» — «Я говорю о глазах». — «Теперь это не страшно, они уже никогда ничего не увидят». — «Посмотри, даже мертвый он глядит на нас с презрением». — И бригадир ткнул штыком в один глаз: «Вот так, а теперь презирай, если можешь».
— Это варвары, — сказал учитель, — кроме спеси и бунта, от них нечего ждать.
Амалия склонилась к Ахитагелю и провела рукой по его взъерошенным волосам.
— Ахитагель, если бы у тебя был хороший грузовик, что бы ты сделал?
Он взглянул на нее с жадностью, словно ждал, что она сей же миг выдаст ему грузовик. Губы его приоткрылись, глаза заблестели, и Ахитагель улыбнулся: это была первая улыбка, которую они увидели в классе.
— Я съездил бы повидаться с матерью.
— Ты — понятно, ну а другие, почему все вы хотите стать шоферами?
— Потому что тогда ты свободен.
— Хорошо, — сказал учитель, — вы свободны, можете идти.
Буалем с учителем направились во двор, за ними — весь класс. Мурад вышел последним вслед за Амалией.
— Что с тобой?
— Не знаю, ощущение такое, будто я задыхаюсь.
— Это от усталости.
— Хорошо бы, если так… Ты думаешь, их найдут?
— Кого?
— Двух ребятишек.
— Конечно. Они знают пустыню.
Ему показалось, что Амалия уловила ложь в его словах.
— Вечно одно и то же.
— Что именно? — спросил Мурад.
— Сколько бы мы ни ломали себе голову, выдумка куда беднее действительности.