Все в мире перепуталось, везде царила неуверенность, все же надо было жить, и, когда наступила пора готовить оливковое масло, жители Тазги снова взялись за работу, которой с незапамятных времен занимались их предки. Ветви гнулись под тяжестью желтых, темно-лиловых и черных маслин.
Мы все с облегчением принялись за дело. За работой не остается времени на бесконечные думы о нищете и невзгодах, забываешь о бессмысленной гибели Азуау и Ахсена, не замечаешь в глазах окружающих того уныния, которое, конечно, можно прочесть и в твоих собственных, стараешься не думать о том, что война кончилась лишь для нас, но не для всех и что на других холмах другие люди еще умирают, как умерли Азуау и Ахсен… и почем знать, быть может, так же бессмысленно.
Четыре месяца мы будем вечерами возвращаться домой, чувствуя здоровую усталость во всем теле. Почти все оливковые рощи расположены вдали от селения, по ту сторону долины. Придется ежедневно по два раза перебираться через речку: утром — идя на работу, вечером — возвращаясь домой. Течение очень быстрое, особенно к концу зимы, и каждый год река, как у нас выражаются, «пожирает» то юного пастушка, то слабенького старца. Но все мы более или менее твердо знаем, как переправляться всего безопаснее: нужно идти наискось по течению, иной раз поддаваться ему, волочить ноги по дну, а ни в коем случае не поднимать их, не наступать на камни, потому что течение может внезапно выбить их из-под ног. К тому же во время паводка реку никогда не переходят в одиночку, даже в Аусафе, где самый мелкий брод.
Проще всего было бы построить мост, и Акли, всегда стоявший за прогресс, внес такое предложение на последней сходке. Пока торговец зерном говорил, вся ватага во главе с самим Уали улыбалась. Правда, сами-то они легко переправлялись в любую погоду. Шейх тоже воспротивился предложению Акли.
— Если аллах начертал на твоем челе, что погибнешь в реке, то никакой мост тебя не спасет… Вознесем же молитвы во имя твое, о пророк…
Это — ритуальное обращение, которым начинается всякая речь, произносимая возвышенным слогом. Собрание ответило ему обычным:
— Во имя твое, о пророк… Да пребудет с тобою благодать.
Во времена предков за рекой жила девушка, просватанная за юношу из нашего селения. Когда настала зима, юноша захотел жениться. Сколько ему ни толковали, что нельзя праздновать свадьбу зимой, он стоял на своем. Наконец поехали за невестой. На обратном пути посланцы увидели, что река покраснела и вздулась. Самым разумным было бы вернуться домой, но судьба влекла их вперед. Первые прошли благополучно. Когда же невеста, путаясь в нарядах и покрывалах, вся в драгоценностях, спустилась в реку, течение свалило ее разукрашенного мула. Все бросились ей на помощь, но течение было очень сильное. Пониже, около скалы, есть глубокая заводь. Там невеста попала в водоворот и пошла ко дну. С тех пор это место называется Невестиной заводью.
Я бросил взгляд на Менаша: его карие глаза рассеянно смотрели на шейха, но он, видимо, не слушал продолжения речи; воображение рисовало ему яркие, тонкие покрывала той, кого «пожрала речка».
Ни Менаш, ни я даже и не помышляли о том, чтобы вернуться в оккупированную Францию и продолжать учение. Неуверенность в завтрашнем дне и невозможность заняться чем-либо другим, ибо ничего другого мы не умели делать, понудили нас оставаться в Тазге, и за неимением лучшего занятия мы приняли участие в сборе урожая.
Каждое утро, еще до рассвета, прежде чем шейх призовет с минарета к утренней молитве, люди и животные начинали пестрыми, шумливыми группами спускаться по извилистой, крутой и каменистой дороге, направляясь к речке. Женщины наряжались словно в праздник, и всюду слышалось позвякивание их серебряных украшений. Мужчины шли в рабочей одежде, большинство — с ружьями. Стершиеся копыта ослов и мулов глухо постукивали по каменистой тропе. В тающих сумерках свежего зимнего утра вооруженные мужчины, принарядившиеся женщины и навьюченные животные длинной вереницей спускались к реке, словно для совершения обряда. В воздухе веял смешанный запах пудры, навоза и левкоев, которыми женщины обвили свои ожерелья.
На берегу реки первые прибывшие ждали остальных, ибо реку надо переходить всем вместе, вместе надо погружаться в очистительную, а иногда и коварную воду. В речке было два брода, поэтому все разделились на две группы, чтобы воспользоваться бродом, который выводит ближе к их участку, затем юноши и взрослые мужчины стали помогать переправляться женщинам, детям и скоту. Кое-кто проявлял тут особую ловкость; верзила Уали, а прежде и Мух считались в этом деле мастерами. Некоторые не решались в половодье входить в реку и возвращались обратно; к таким относились с явным презрением. Немало новичков, не желавших опозориться, было унесено стремниной, речка то и дело «жрет» маленьких пастушков. В таких случаях все село спускается вниз по течению, чтобы видеть, в каком месте речка «изрыгнет» принесенную ей искупительную жертву. Иной раз лишь много дней спустя кто-нибудь из племени, живущего ниже по течению, придет и сообщит, что река выбросила на берег чей-то труп. Тогда юноши отправляются туда и приносят тело на тростниковых носилках, а старики поют песню о тех, кто умер вдали от родного селения. В следующую зиму те же люди выполняют тот же обряд — и так до бесконечности.