В кабинете тихо. Кравцов и Сидор Трофимович сидят на диване.
— Ну, поздравляю, старина! — говорит секретарь обкома.
— С чем это, Алексей Федорович? — тихо спрашивает Горовой.
— С наградой. С премией. С приказом министра. С заслуженной славой новатора механизации. Приказ-то ты читал?.. На-ка, — и, быстро подойдя к столу, Кравцов берет какую-то бумагу и подает Сидору Трофимовичу.
Тот, надев очки, медленно читает про себя приказ.
Тикают большие настенные часы.
— Так… Спасибо… — говорит, наконец, Горовой, снимает очки и платком вытирает глаза.
— Ну вот! — удовлетворенно говорит Кравцов. — Главное — то приятно, что заслуженно. Ты, действительно, первый внедрил комбайн. А помнишь, — засмеялся он, — как здесь, на бюро, ты было уперся маленько… Мне, мол, лишней славы не надо, свою некуда девать.
— Все помню! — негромко отвечает старик.
— Ну вот! А слава опять к тебе… не отвертишься… Хорошая слава! — Он встает, смотрит на часы. — Ты с делом ко мне или так, мимоходом?
— С делом, Алексей Федорович!
— Ну, слушаю тебя…
Сидор Трофимович встает, набирает воздух в легкие, словно собирается нырнуть под воду, и выпаливает:
— Прошу освободить меня… от заведывания шахтой…
— Что?!
Кравцов от удивления даже замер на месте.
— Прошу освободить, — тихо повторил Горовой.
Кравцов подошел к нему и взглянул в лицо.
— Ты что… заболел? — участливо спросил он.
— Есть немного… Возраст… Но не в этом дело.
— А в чем же?!
— Не могу… Не годен я…
Кравцов медленно прошелся по кабинету и вдруг остановился перед стариком.
— Ты что, хитришь со мной или шутишь? — строго спросил он. — Или хныкать на старости лет вздумал? Ты руководитель большого дела, ты…
— Я уже… не руководитель, — не подымая глаз, тихо признается Сидор Трофимович.
— А это, — хватает Кравцов с дивана забытый Горовым приказ министра, — это… про кого?
— Не про меня…
— Да ты же хозяин передовой шахты?! Или нет?
— Нет. Был я. А теперь… теперь и хозяин, и душа шахты — главный инженер Андреев. Его и прошу назначить вместо меня.
Кравцов опять близко подходит к нему.
— А вы что, — тихо спрашивает он, — поссорились с Андреевым?
— Бог с тобой, Алексей Федорович!
— Так в чем же дело?
— Скажу.
И, тяжело опершись обеими руками о стол, он начинает:
— Я, Алексей Федорович, человек честный. И люди в Донбассе меня знают. Был я простой забойщик, тебе моя жизнь известна… Двинула меня вверх партия, я ей за это низко кланяюсь. Моя партия. Я ей верно служил. Ты и это знаешь.
— Знаю, старина, знаю… Ну?..
— Поставила партия меня, простого забойщика, управлять шахтой ровно двадцать лет тому назад… Я управлял… Как мог, со всею душою…
— И хорошо управлял!
— Не спорю. Старался. Образование я, конечно, не получил. Но шахту знал. Еще бы мне ее не знать! — усмехнулся он. — Знал. И был на месте. И все эти ордена и медали, — гордо поднял он голову, — я получил не зря. Не стыдно.
— Ну?
— И когда ты сказал мне: «Бери, старик, первый комбайн, дай ему путевку в жизнь», я хоть и поломался немного, а взял. И внедрил.
— За это тебе и слава…
— Да… А теперь на шахте нашей… четыре комбайна и один струг. Да углепогрузочные машины… Да горнопроходческие… И металлическое крепление… И тысячи тысяч сложнейших технических вопросов. Диспетчеры, энергетики, механики… машинисты… Как с кровлей в новых условиях, как проходку вести… А я? Кто я такой? Какие у меня знания? Знал я старую шахту, не спорю, досконально знал… А теперь шахта другая. Не шахта — завод, и для нее теперь большие инженеры требуются. На самое маленькое дело — и то надо инженера! А чтоб шахтой такой управлять… тут… тут моего ума нехватает… — И он опустил голову.
Долгая пауза.
— Та-ак! — грустно сказал Кравцов. — Значит, ты комбайн породил, а он тебя…
— Нет! — горячо воскликнул старик. — Нет, не убил! Ты этого не говори, Алексей Федорович! Не убил, а поднял, на большую высоту поднял, и с той высоты я себя и увидал. И понял. И без всякой обиды… как коммунист… прошу…
— Да-а… — задумчиво произнес Кравцов.
— Я бы мог прямо в комбинат, конечно. Но я к тебе, Алексей Федорович, как коммунист пришел. Я так понимаю: раз я коммунист, я должен быть как двигатель. А сейчас я — тормоз.
Кравцов вдруг подошел к старику и порывисто его обнял.
— Хороший ты человек, Сидор Трофимович! Что же нам теперь придумать?
— А я уже решил!
— Неужели на пенсию?
— Сохрани меня бог! — испугался Сидор Трофимович. — Да я с тоски помру! Нет, вы мне, если можно, молодежь доверьте — школу ФЗО. Я уж сумею рассказать ребятам, что значит учиться… Да и сам с ними поучусь!
— И правильно — сказал Кравцов, с любовью глядя на старика. — Товарищ Сталин как-то сказал: учиться и до ста лет не стыдно.
Яркий, солнечный летний день.
Москва. Кремль. Кабинет Л. П. Берия.
В группе приглашенных к товарищу Берия горняков мы узнаем министра, старого Недолю, навалоотбойщика Серегина, Васю и многих других донбассовцев.
Через раскрытые окна кабинета доносится шум Москвы.
Товарищ Берия беседует с рабочими.
Б е р и я. Сегодняшняя встреча с вами, товарищи, еще раз подтвердила пророческие слова товарища Сталина, что придет такое время, когда в нашей стране исчезнут грани между физическим и умственным трудом! И в самом деле! Вы только посмотрите на себя, товарищи! Я вот сидел и думал: кто здесь выступал? Рядовые рабочие-шахтеры или же опытные инженеры и техники механизированного Донбасса?! Вот вы, например, товарищ Орлов… Сейчас вы машинист-механик комбайна, а были?
В а с и л и й. Навалоотбойщиком, товарищ Берия.
Б е р и я. Навалоотбойщиком, как и многие другие. Или, скажем, вы, товарищ Постойко?
П о с т о й к о. Я был шофером на пятитонке!
Б е р и я. А выступали здесь как человек с широким кругозором государственного деятеля. Поэтому я хочу всем вам задать несколько вопросов. Вот вы здесь обещали во много раз увеличить добычу угля, а вашему слову мы привыкли верить — вы это ежедневно подтверждаете своими делами! Таким образом, весь уголь из шахт будет выбран вами не в пятьдесят лет, как на это когда-то делались расчеты, а, допустим, в двадцать пять или того меньше. А что такое, товарищи, двадцать пять лет? Одна только четверть человеческого возраста! Кончится уголь, значит перебирайся на другую шахту, оставляй свой новый поселок, свой обжитый дом, свой любовно выращенный фруктовый садик и все то, к чему так привыкает человек! Или, может быть, сознательно пойти на то, чтобы добывать угля меньше, чем этого требует наша Родина? Вот ответьте, мне, товарищи, как быть в таком случае?
Горняки растерянно смотрят друг на друга, и только у Васи невольно вырывается:
— Простите, товарищ Берия… да как же так можно, чтобы угля не давать?
Б е р и я. Замечание справедливое, но оно не снимает моего вопроса.
Н е д о л я. Разрешите, Лаврентий Павлович.
Б е р и я. Пожалуйста, Степан Павлович.
Старик подымается с места и взволнованно говорит:
— Вот вы поставили перед нами вопрос жизни! Как нам быть? Легкомысленно мы жили, не думали об этом, правильно вы нас пристыдили… Есть уголек на шахтах, да только руки до него не доставали.
Б е р и я. Где же этот уголек?
Н е д о л я. Глубже надо искать… совсем глубоко! Там еще на сотни лет хватит!
Б е р и я. Совершенно верно, Степан Павлович! Именно так сегодня и стоит вопрос! Строя новые шахты-гиганты, мы должны с вами помнить не только о Большом Донбассе, но и Донбассе Глубоком!
С е р е г и н (обрадованно). А там как раз и уголь высшей марки! Коксовый!
Б е р и я. Но видит око, да зуб неймет! Как добраться до этого угля? Когда товарищ Сталин поставил перед нами вопрос о Глубоком Донбассе, его особенно заботили и волновали условия, я которых придется работать нашим шахтерам. Ведь это же больше километра под землей! А там, естественно, жара, подземные воды, недостаток воздуха… В таких условиях товарищ Сталин считает невозможным работать советским людям! Вот я вас спрашиваю. Может быть, нам отказаться от этой мысли?