Когда содержимое бутыли подошло к концу, выяснилось, что у Вадима Степанцова вечером должен состояться концерт в кафе «Отрадное» (в просторечии — «Отрыжка»). «Отрыжка» претендовала на то, чтобы сделаться оазисом московской рок–культуры (хотя в моем, к примеру, сознании понятия «рок» и «культура» до сих пор упорно не желают сопрягаться); преследуя столь честолюбивые цели, администрация «Отрыжки» не придумала ничего лучшего, кроме как максимально ограничить освещение и число стульев, и в результате публике приходилось рассаживаться вдоль стен прямо на бетонном полу и в темноте глотать пиво и прочие напитки из горлышка, поскольку столовой посуды в «Отрыжке» вообще не водилось. Подобные странности внутреннего устройства заведения должны были, по–видимому, придавать ему особый отрицательный шарм. Впервые я мог наблюдать воочию «Отрыжку» и ее нелепых завсегдатаев именно в описываемый мною сейчас вечер. Два такси с членами Ордена и его друзьями остановились у дверей уродливого строения на Алтуфьевском шоссе, в котором и размещалось кафе. У входа теснилась толпа желающих попасть внутрь, но их по каким–то причинам не пускали: кажется, за вход тоже следовало платить, а этого любители рока страшно не любят, предпочитая чваниться своим нищенством, дурными манерами и физической неопрятностью. В стороне от зловонной толпы полупьяных развязных рокеров стояла красивая девушка по имени Тося, которой я в тот вечер назначил свидание в «Отрыжке», ибо знал о ее давнем желании послушать группу «Бахыт — Компот»; основателем и лидером этой необычной группы, чьи издевательские песни превращают в полную бессмыслицу все остальное рок–движение, является, как известно, Вадим Степанцов.
Властным покрикиваньем Вадим заставил толпу рокеров подобострастно расступиться перед нами, и мы оказались в полутемном помещении кафе, разительно походившем на бункер или подвал, хотя ни тем, ни другим на самом деле оно, разумеется, не являлось. В темноте у стен копошилась какая–то темная масса, над которой время от времени поднималась рука с бутылкой и раздавалось бульканье пива, льющегося в жаждущую глотку. В четырех отсеках, где имелись стулья и столики, сидели либо те, кому особо посчастливилось, либо привилегированные завсегдатаи, и также что–то пили, хотя в полумраке мне и не удалось разглядеть, что именно. Тускло освещена была только стойка, где продавалось пиво и мерзкое пойло под гордым названием «Наполеон» (тоже «Наполеон»!), состряпанное, по моим сведениям, польскими евреями из гидролизного спирта. Синие глаза и золотистые волосы Тоси таинственно мерцали в этом тусклом свете, а меня терзало чувство вины: я не мог простить себе того, что затащил столь юное и очаровательное существо в столь низкопробный кабак. Однако вскоре беспочвенность моих волнений сделалась мне ясна: хотя меня и нельзя назвать стариком, но Тоня все же принадлежала к иному, более внутренне свободному поколению, не была отягощена присущими мне романтическими предрассудками и в силу всего этого чувствовала себя в «Отрыжке» прекрасно.
Взгляды всей разношерстной публики мало–помалу сосредоточились в дальнем правом углу помещения, где за толстой железной решеткой, воскрешавшей в памяти детские походы в зоопарк, имелся еще один источник света, в лучах которого поблескивали расставленные в огороженном закутке музыкальные инструменты. Артистам предстояло выступать именно там, за решеткой, последняя же предназначалась для того, чтобы оградить их от не в меру пылких либо слишком разочарованных поклонников. Еще раз окинув взглядом всё прибывавшую публику, я счел эту предосторожность разумной. Вскоре за решеткой появился Вадим Степанцов в распахнутой на груди ночной рубахе и его товарищи по скандально известной группе «Бахыт — Компот». На что способна эта группа, Вам, разумеется, известно, однако тот концерт в череде ее выступлений стоит особняком и все присутствовавшие на нем не скоро его забудут. Выпучив глаза и оскалив зубы, Вадим бесновался за решеткой, напоминая одновременно и буйнопомешанного в Бедламе, и недовольного заточением бабуина в зоопарке, и грешную душу в аду. «Я — безнадежный эротоман! — гремело под бетонными сводами «Отрыжки». — Чесоточный клещ — это не лещ!» Слушая эти давно знакомые мне опусы, я посмеивался, но все же время от времени с опаской поглядывал на Тосю. Та, однако, безмятежно потягивала пиво из бутылки и, по–видимому, была вполне довольна всем происходящим. Когда концерт закончился, Вадим раскланялся, исчез со сцены и через минуту появился в зале уже в пальто и в широкополой шляпе, придававшей ему в моих глазах чрезвычайное сходство с гоголевским Носом. Из ярившегося на сцене чудовища он превратился в скромного и любезного молодого господина, и поклонники, поначалу робевшие к нему подойти, вскоре обступили его плотной толпой. Грохот музыки еще некоторое время раздавался в моей голове, но постепенно одурь начала проходить, и я обнаружил рядом с собой милые лица Тоси, Бардодыма, фотографа Михаила, уже успевшего очухаться после вчерашнего, и его жены Лены. Было ясно без слов, что нас объединяет желание достойно завершить вечер. Вадим увлеченно вдыхал сладкий чад славы, на что имел полное право, Виктор Пеленягрэ впал во временное умопомешательство, что случается с ним после всякого публичного мероприятия, чета Семеновых скрылась в толпе. В условиях такого разброда решающим оказался мой прямой вопрос, адресованный Михаилу Сырову: не желает ли он иметь своими гостями на эту ночь Великого Приора с его очаровательной подругой и Черного Гранд–коннетабля Ордена? Впрочем, не буду лицемерить: задавая подобный вопрос, куртуазный маньерист всевда уверен в положительном ответе. Михаил заявил, что я лишь на секунду опередил его приглашение, и мы с Бардодымом благосклонно кивнули. Видя наши сборы, кто–то из поклонников Вадима, желая компенсировать похищение у нас Великого Магистра, вытащил из–под стола ящик пива и вручил его нам. Мы с Гранд–коннетаблем учтиво поблагодарили этого прекрасного человека и поволокли ящик на улицу. Было уже поздно, Михаил жил далеко — на Преображенке, хотелось скорее продолжить веселье, а мне как раз жгла карман зарплата, полученная на работе за час до начала «Падения Наполеонов» и не уменьшившаяся ни на рубль, ибо я, как, впрочем, и все маньеристы, с тех пор пользовался исключительно плодами гостеприимства наших друзей. Все эти обстоятельства, взятые вместе, обусловили наше решение ехать к Михаилу на такси, несмотря на дороговизну такого способа передвижения. Мы вышли на темную улицу, где толпа подвыпивших любителей рок–музыки обменивалась впечатлениями от концерта, дружелюбными возгласами и последними тостами. Группы посетителей побогаче, отчаянно размахивая руками и не жалея посулов, пытались поймать такси, но тщетно: их вид не внушал извозчикам никакого доверия. Оскорбленные пренебрежением рокеры осыпали проезжавшие автомобили плевками и отвратительной бранью, не стесняясь присутствием женщин. Однако мне достаточно было сделать один властный жест, чтобы радом с нами затормозили частные «Жигули». Услышав место назначения и сумму, небрежным тоном названные мною, водитель сделал попытку выскочить из–за руля и начать распахивать перед нами дверцы, но я в силу природного демократизма и нелюбви к низкопоклонству добродушно похлопал его по плечу и сказал: «Сиди, сиди, любезный, сами усядемся, — чай, не графья». Мы расположились в теплом салоне, тускло освещенном уютным светом, исходившим от приборной панели. Краем глаза я заметил устремленные на нас завистливые взгляды рокеров, которым предстояло в своих подбитых ветром шинелях тащиться Бог знает куда по ночному морозцу в безумной надежде успеть на последний автобус. Впрочем, стоило мне вдохнуть аромат золотистых кудрей Тоси, сидевшей со мною рядом, как оборванные посетители «Отрыжки» мгновен