[947] Речь идет о сцене ярмарки спектакля «Драма жизни»; в книге «Моя жизнь в искусстве» К. С. Станиславский описывает найденное им режиссерское решение: «Вокруг этой трагедии человеческого духа кишит земная жизнь с ее бедствиями. На ярмарке среди лавок, наполненных грудами товаров, среди толпы покупателей и торговцев, свирепствует эпидемия холеры, которая придает всему отпечаток кошмара. На белых полотняных палатках торговцев отражаются, как на экране, их черные движущиеся тени, и они кажутся призрачными. Тени торговцев отмеривают материю, в то время как тени покупателей — одни стоят неподвижно, другие движутся непрерывной вереницей. Палатки рядами по уступам гор, от авансцены — почти до колосников заднего плана, отчего все пространство горы заполнено тенями. Такие же тени бешено мчатся в воздухе в ярмарочной карусели, то взвиваясь вверх, то падая вниз» (Собр. соч., т. 1, с. 307).
[948] {573} Роль инженера Брэде в «Драме жизни» на премьере играл не В. И. Качалов, а Г. С. Бурджалов. Качалов был занят в одновременно готовившемся спектакле «Бранд».
[949] То есть во время репетиций спектаклей первого сезона МХТ, про исходивших в Пушкине.
[950] Филиальное отделение — на таких правах при Художественном театре предполагалось существование Театра-студии на Поварской. Восхитившая Немировича-Данченко речь была произнесена Станиславским 5 мая 1905 г. в фойе МХТ на первом заседании сотрудников Театра-студии (см: Станиславский К. С. Статьи. Речи. Беседы. Письма. М., 1953).
[951] О «показах» К. С. Станиславского на репетициях «Привидений» см. воспоминания В. П. Веригиной (О Станиславском. М., 1948).
[952] З. Г. Морозова.
[953] Вл. И. Немирович-Данченко имеет в виду реакцию А. М. Горького, порвавшего отношения с режиссером после его письма о «Дачниках» (см. письмо 171), и опасается, что К. С. Станиславский воспримет то, что он ему пишет, так же нетерпимо.
[954] В. В. Лужский до 1905 г. был сорежиссером К. С. Станиславского в спектаклях «Самоуправцы», «Двенадцатая ночь», «Геншель», «Доктор Штокман», «Микаэль Крамер», «Мещане». Вместе с обоими основателями МХТ участвовал в работе над постановкой «Трех сестер». Был также сорежиссером при подготовке почти всех народных сцен в спектаклях МХТ.
[955] … горьковскую пьесу Вы поручали Лужскому… — В середине мая 1905 г. была достигнута договоренность с А. М. Горьким, что он пере даст театру заканчиваемую им пьесу («Дети солнца»). Вероятно, имя Лужского как постановщика возникло в связи с тем, что Горький давал согласие, «поставив некоторые условия, ограничивающие власть Немировича» (Горький М. Собр. соч., т. 28, с. 367).
Пьесу С. А. Найденова «Стены» поставили в сезон 1906/07 г. (премьера — 2 апреля) Вл. И. Немирович-Данченко и В. В. Лужский. «Торжество примирения» («Праздник мира») Г. Гауптмана в Художественном театре не ставили, пьеса шла только в Первой студии (1913).
[956] Н. Н. Званцев в «Иванове» играл эпизодическую роль лакея Лебедевых.
Роль Шабельского была одним из лучших созданий Станиславского в чеховском репертуаре.
Ответом на это обращение Немировича-Данченко было следующее письмо Станиславского.
{574} «Дорогой Владимир Иванович!
И я люблю многие Ваши качества. Ваш талант, ум и проч. И я подавлен тем, что наши отношения испорчены… И я ломаю голову над тем, как их исправить.
Я ждал от Вас совсем иных слов, и потому письмо Ваше, за добрые намерения которого я Вас благодарю, — не достигло желаемой цели. Не думаю, чтобы наши отношения могли исправиться объяснениями. Слишком они мучительны для моего (очень может быть, дурного) характера и опасны при Вашем остром самолюбии. Не искать ли другого способа: заменим объяснения — делом. Это самое сильное орудие в Ваших руках против меня. Верьте, никто не любуется Вами так, как я, в периоды Вашей большой работы. К сожалению, мой скверный характер и тут мешает мне пускаться в откровенность и открывать свои чувства. Вот одна из причин, не позволяющая мне и теперь отвечать на Ваше письмо по пунктам. Уверяю Вас, это ни к чему доброму не привело бы. Но главное в том, что я не в силах сделать этого теперь, при моем состоянии нервов.
Мне необходимо забыть поскорее прошлый сезон, забыть на время Художественный театр. Без этого я не смогу приниматься за “Драму жизни”.
Пусть будет так, как Вы пишете. Во всем виноват я: мои самодурство, капризы, своеволие и остаток дилетантства. Пусть в театре все обстоит благополучно.
Умоляю только об одном. Устройте мне жизнь в театре — возможной. Дайте мне хоть какое-нибудь удовлетворение, без которого я более работать не смогу. Не пропустите времени, пока еще любовь и вера в наш театр не потухли навсегда. Поймите, что теперь я, как и все мы, слишком захвачен тем, что происходит на Руси. Не будем же говорить о каких-то профессиональных завистях и самолюбиях. Ей-богу, я с этим покончил навсегда, хотя бы потому, что я очень состарился. В режиссерстве никогда у меня и не было этой зависти. Я не люблю этой деятельности и делаю ее по необходимости.
В актерской области я подавил свое самолюбие, упорно уступаю дорогу всем и поставил крест на себе. Теперь я буду играть только для того, чтобы не разучиться показывать другим.
Оцените же хотя эту мою внутреннюю работу и победу над собой и не напоминайте мне мои режиссерские успехи, на которые я плюю.
Неужели же я уступил бы прежде кому-нибудь ту роль, которая мне удается, — да и теперь я это сделаю с большой болью, — но как легко я это делал всегда в режиссерской области.
Мне ничего не стоит передать просмакованную мною пьесу другому, раз что я верю в то, что она ему удастся.
Это ли не явное доказательство того, что я актер по природе и совсем не режиссер. Я не могу удержать улыбки радости, когда меня хвалят за актерство, и смеюсь над похвалами режиссеру.
Успех моего режиссерства нужен не мне, а театру. И я радуюсь в этих случаях только за него. Не сводите же никогда счеты со мной {575} в этой области. Снимите меня с афиши раз и навсегда. Здесь я Вам не конкурент. Лучше подумайте о том, чего мне стоило уступить первенство актера — Качалову и другим. Я это сделал для дела и для семьи и с этих пор у меня нет личных самолюбий. Зато я стал строже и ревнивее к самому делу, от которого требую еще большего за все то, что я сломил в себе. Я имею право теперь требовать широкой общетеатральной деятельности на всю Россию, хотя бы… и в этом направлении уже нельзя удержать моего самодурства. Может быть, я разобью себе голову, а может быть… умру спокойно.
Я не могу поэтому разбирать, какой человек Мейерхольд, большой или маленький, лукавый или простой… Он мне нужен… потому что он большой работник. Я радуюсь, когда он говорит умно, и печалюсь, когда он дает бледную mise en scиne. Если Вы расширите рамки Вашей опеки для такой деятельности — общественной и гражданской, — я буду Вам благодарен, если же Вы сузите рамки до размера простого антрепренерства, я задохнусь и начну драться, как подобает самодуру.
Судите сами: можно ли достигнуть чего-нибудь с таким самодуром? Объяснениями? Сомневаюсь. Нужна нечеловеческая работа. Если Вы меня призываете к ней, — я буду самым послушным работником.
Давайте работать так, как обязан работать теперь каждый порядочный человек.
Сделайте то же, что и я. Сломите свое самолюбие.
Победите меня делом и работой. Тогда Вы не найдете преданнее меня человека. Объяснения не заменят дела. Давайте же отдохнем и примемся за настоящую работу.
Любящий вас К. Алексеев».
[957] Архив Н‑Д, № 1013.
Год устанавливается по работе Вл. И. Немировича-Данченко над режиссерским планом «Горя от ума».
[958] Мизансцена — здесь: режиссерский план.
[959] Роль Фамусова первоначально была поручена В. В. Лужскому. Играл ее К. С. Станиславский.
[960] В первой половине июня 1905 г. К. С. Станиславский работал с В. А. Симовым над постановочным решением «Драмы жизни». В дальнейшем художниками спектакля стали В. Е. Егоров и Н. П. Ульянов.