Это же конец!
Саморасстрел!
— Я тебя люблю, — сказал я устало и искренне. — Просто так люблю, не за золото. — И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно.
С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы.
— Ты — редкий, редкий, редкий, — с упоением утешала меня Лиза. — Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ.
— Что ещё?
— Отломлю пальчик! Мизинчик!
И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться.
— Стой, дура! — закричал я. — Не надо мизинца!
— Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывёшь — возьми хоть мой мизинец!
— Не ломай же! Умоляю! Не надо мне!
— Да ты на этот мизинец сто лет проживёшь, а мне будет только приятно, что на МОИ.
— Не тронь мизинец! Иди ко мне!
На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила:
— Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься.
— И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец?
— А что такого? — спросила Лиза. — Конечно, продашь.
В этот момент я снова сошёл с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на неё и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у её ног.
— Успокоился?
— Да, — равнодушно ответил я.
— Ну что? Ломать мизинец или нет?
— Что-что-что? Мизинец? Ты про это?
— Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет?
— Девяносто шестой пробы? — спросил я. — Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко — ломай. Мне наплевать.
— Ну вот и всё, — облегчённо вздохнула Лизушка. — Всё ясно.
— Что именно?
— Ты — такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, всё-таки ты — редкость, я таких встречала двух или трёх.
— Двух или трёх?
— Сама не помню, — улыбнулась госпожа Золотарёва.
— А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! — прошептал я. — Пожалуйте мне топор!
— Какой топор?
— Вот тот! Что там в углу стоит!
Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на чёрном пне.
— Зачем тебе топор?
— Попрошу на «вы». Подставляйте свой мизинец.
— Рубить?! Золото?
— Ну не ломать же.
Она заколебалась.
— Послушай, — сказала она, — надо тебе сказать самое главное. Мы — золотые, пока живём, а как помрём — превращаемся в обычных людей. Неживых только.
— Эва, удивила, — сказал я. — Мы тоже, как помрём, в неживых превращаемся.
— Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь — он и рассыплется в прах.
— Зато с моим получится, — ответил я, положил руку на чёрный пень и рубанул изо всех сил.
Глава 93
Совершенно не помню, каким образом доставили меня на «Лавра», только слышал в забытьи:
— У него сильный ожог.
— Сам так бабу раскалил.
— А я-то думаю, кто это ему ногу отрубил?
— А может, сифилис или инфлюэнца?
— Да какой там ожог — пить надо меньше!
— Ещё бы — столько керосинить!
Все эти диагнозы и толкования моего болезненного состояния дружно, в конце концов, сходились на том, что «пить надо меньше». И я, конечно, внутренне с этим соглашался и клялся себе, что, как только приду в себя, сразу брошу пить.
Когда же я пришёл в себя, я сделался неприятно удивлён следующим оригинальным обстоятельством. Дело в том, что у меня была забинтована правая нога, в то время как я точно помнил, что рубанул себя топором по левой руке. Хоть и сделал я это в состоянии аффекта, из-за безумной несовместимой любви, всё-таки помнил дело точно: да, рубанул, да, по левой руке.
— В чём дело, Чугайло? — спросил я склонившегося ко мне боцмана. — Что с моей ногой?
— Точно не знаю, — говорил Чугайло, прикрываясь от меня фанеркой. — Говорят, какая-то баба покусала. От страсти.
— Тьфу! — плюнул я. — Чёрт бы вас всех побрал. А фанерка зачем?
— Какая фанерка?
— Да эта вот, которой ты прикрываешься.
— А это от посылки, — пояснил Чугайло. — Это я прикрываюсь, чтоб перегаром на вас не дышать, чтоб вам не поплохело.
— А рому нету?
— Нету. Только самогон.
— Ну тащи, хрен с ним.