— Будем открывать? — спросил я.
— Обязательно.
— Извините, сэр, — сказал я, перед тем, как открыть остров, можно задать вопрос?
— Пожалуйста.
— Не пойму, почему мне забинтовали ногу?
— А… дело простое. Ты так орал, что отрубил себе руку, что пришлось хоть что-нибудь забинтовать, дабы успокоить экипаж. Итак, пожалуйте, в шлюпку.
— После вас, сэр, — сказал я.
— Нет-нет, — сказал сэр Суер-Выер. — Истина познаётся в одиночестве, друг мой. Иди.
И я спустился в шлюпку, разбинтовывая забинтованное не мною.
Глава 94
Как только нос шлюпки врезался в песок — сразу и началась истина.
— Ну как там у тебя? — крикнули с фрегата. — Есть ли там истина?
— До хрена! — ответил я и бодро двинул в глубь острова.
«Пойду, не оглядываясь, — вот что я про себя решил. — Оглянусь, когда пройду весь остров и увижу океан с другой стороны».
Я шёл неторопливо, разглядывая
лица девушек и деревьев,
перья птиц и товарные вагоны,
хозблоки и профиль Данте.
Довольно быстро я прошёл весь остров и снова увидел океан с другой его стороны.
«Пора оглянуться», — подумал я, но почему-то не хотелось. Заставил себя — оглянулся.
Как я и предполагал, сзади — ничего не было, океан двигался следом, замывая — какое неприятное слово — каждый мой шаг. Конечно, я об этом догадывался и всегда слышал его шуршанье за спиной.
Сокращался остров, уменьшался. Я убивал его своими шагами. Пройти до конца оставалось совсем немного, но — очень интересно. И хозблоки там ещё виднелись,
и профиль Данте,
лица девушек и деревьев,
перья птиц и товарные вагоны,
и ещё мальчик и девочка…
Я это ясно увидел и решил закончить этот пергамент. Закончим его внезапно, как внезапно кончится когда-то и наша жизнь.
В НАЧАЛЕ БЫЛО — СЛОВО, В КОНЦЕ ЕГО КОНЕЧНО, УЖЕ НЕ БУДЕТ.
Глава 95
Конечно, есть и другие толкования этого сложного предмета, из которых нас устроит только одно:
В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И БЫЛО ОНО — БЕСКОНЕЧНО…
Приложения
Глава 49
— Я что-то ненавижу, а что именно — позабыл, — обмолвился однажды лоцман Кацман.
— Давайте, давайте, лоцман, вспоминайте, — поторопил Суер. — Мы твёрдо должны помнить, что ненавидим.
Лоцман попал в ловушку. Он заюлил, заскулил. Нас это никак не удовлетворило. Чувствовалось, что корни ненависти уходят в лоцмана поглубже.
— Не дай вам Бог, лоцман, — со значением заговорил Пахомыч, — не дай вам Бог ненавидеть то, что мы любим.
— Что вы! Что вы! Я же с вами плыву, значит, и ненавижу то, что вы.
— Хотелось бы знать, что именно, — настаивал старпом под одобрительным глазом капитана.
— Ну я вон то ненавижу, вон то, — ныл Кацман, указывая пальцем на то, что болталось неподалёку.
— Это мы действительно все ненавидим, — подтвердил Суер-Выер. — Кстати, боцман, когда вы уберёте это самое, что болтается? Меня давно интересует, долго ли оно ещё будет болтаться? Немедленно убрать!
Раздавая подзатыльники и матерясь на каждом шагу, боцман кинулся исполнять приказ капитана.
— А ещё я ненавижу вон то, — показал Кацман, — вон то, что к стенке прислонено.
— А стенку, — спросил капитан, — тоже ненавидите?
— Что вы, сэр! Стенку я очень даже уважаю, люблю, в ней много того, что заслуживает полного… а вот то, что прислонено, сильно ненавижу!
— Боцман! Ну вы закончили там? Отслоните прислонённое!
— А куда после деть?
— Это меня не касается. Сказано «отслонить» — отслоните немедленно и девайте куда хотите.
— Эй, Ковпак! — крикнул боцман проходящему кочегару. — Ну-ка давай, это самое, помоги! Хватайся вон за тот край, да полегче, это самое, заноси левее, дубина…
— Ну-с, лоцман, — сказал Суер, — это всё?
— Ой, что вы, кэп! Я ещё ненавижу всякое, какое высовывается! Ух! — И лоцман сжал кулаки с закипающей яростью. — Высовывается и высовывается!
Мы огляделись.
Да, вокруг нас многое, конечно, высовывалось. Но я считаю — терпимо; противно, нет слов, но можно и не впадать в такую ярость, нервы всё-таки, сосуды…
— Э, господин Чугайло, э… — сказал капитан. — Попрошу вас всё, что высовывается, загнать на место. Я не говорю уничтожить, просто загнать на место.
— Чего куда загонять, кэп? — сказал боцман, вытирая руки об штаны. — Вон то, что ль? Что высовывается?