— Желательно.
Боцман плюнул и чугунным своим сапогом стал заталкивать на место то, что высовывалось.
— Всё, что ль, запихнул? — раздражённо спросил он лоцмана.
— Не всё не всё, вон там ещё что-то торчит.
— Погодите, — сказал старпом, — это всего-навсего «торчит». Торчит, но не высовывается. То, что высовывается, это я и сам ненавижу, а то, что торчит, пускай себе торчит на здоровье.
— Нет-нет, — закапризничал лоцман, — запихните это или сломайте!
— Послушайте, кэп, — сказал Пахомыч, — эдак он нам все мачты переломает. Прикажите отставить!
— Отставить! — приказал Суер, и в этот момент то, что боцман отслонил недавно от стенки, как-то крякнуло, покачнулось и медленно стало падать.
— Поберегись! — закричал Чугайло, и тут же всё, что раньше высовывалось, снова повыскакивало отовсюду, а что болталось, вылетело из-за угла, да ещё на какой-то палке, и снова стало болтаться, приплясывая.
Боцман не знал, куда кидаться. Он и падающее подхватывал, и топтал каблуком.
— Жалко боцмана, сэр, — крякнул Пахомыч. — Какой-никакой, а всё-таки боцман. Разрешите всё оставить по-старому.
— Это — мудрое решение, — согласился Суер. — Боцман, вы свободны.
«Лавр Георгиевич» спокойно продолжил своё плаванье, но вокруг нас, к сожалению, всегда что-то болталось, высовывалось и прислонялось к стенке.
Глава 50
Очередной остров, к которому мы подошли с пушечым салютом, остался поначалу нем.
Он не ответил на наш салют и тихо безмолвствовал, лёжа, как тюлень, в скользких волнах океана. Потом из берёзовой рощи выглянула какая-то бордовая харя, заросшая, как морж, тугими водорослями, крикнула: «Гербарий!» — и исчезла.
— Разнообразие, — сказал Суер, — вот чем поражает Великий Океан!
— Ну взять хоть бы этого гербария, — подхватил Кацман. — Ну как же это многообразно! Давайте бороздить океан и находить новое!
— Борозджение — дело серьёзное, — сказал старпом, — но наше — бессмысленно. Мы ничего не ищем.
— Эх, Старпомыч, — рассмеялся капитан, — зато многое находим! Подумаешь, ерунда: кто ищет, тот всегда найдёт. Он знает, что ищет, и находит это. Для меня эта пословица устарела. Я — ничего не ищу, я только нахожу!
— Извините, кэп, — сказал старпом, — но сейчас-то что мы нашли? Этот гербарий? Да это чушь!
— И мы её нашли? — спросил капитан.
— Нашли.
— Вот и чудесно! Мы можем проплыть мимо этого острова и оставить чушь за бортом, а можем и задуматься. Как-никак, а гербарий — это альбом засушенных растений.
— Лично мне нравятся засушенные рыбы в стиле вяленой воблы, — сказал Кацман.
— Интересно, нет ли на этом острове чего-нибудь подобного. Давайте маленько притормозим. Узнаем, что здесь, собственно, засушивают.
— Эй, на острове! — крикнул Пахомыч, изрядно притормозив ручным кабельстаном.
— Чего изволите? — высунулся всё тот же бордовый лик.
— Ну как вы тут? Засушиваете, что ли?
— Не всегда, — послышалось в ответ, — только если уж очень мокрые.
— А потом чего делаете?
— В вёдра складываем.
— В какие ещё вёдра?
— В эмалированные. С крышкой.
— А не в альбомы?
— В какие альбомы?
— Вот хрен морской, — плюнул Пахомыч. — Ты ведь сам орал: «Гербарий! Гербарий!» Какого же чёрта гербарий в вёдра? А? В альбомы надо!
— Да? — удивился борджовый. — А у нас всё больше в вёдра.
— Ну вот, кэп, — вздохнул старпом, вытирая плот собла. — Изволите видеть… добороздились… гербарий хренов…
— Да ну, — сказал Кацман, — у вас, старпом, нет подхода к людям, разговариваете пёс знает как! Вопроса не можете толком поставить! Давайте-ка я поставлю!
— Тпу! — плюнул старпом. — Ставьте, ядрёна вошь!
— Эй, милый друг! — крикнул Кацман. — Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, вы засушиваете растения, не так ли?
— Так-так, — согласно закивал Бордж, немного удивившись. — А как вы догадались?
— Мы просто знаем, что такое гербарий, — с лёгким раздражением пояснил Кацман. — Итак, засушиваете, а потом что ж? Неужто складываете в вёдра?
— Зачем же? — удивился островитянин. — В банки! Это чтоб ведро набрать, сколько ж надо насушить? Мы вначале в банки и потом уж по вкусу добавляем.
— Ха! — засмеялся Кацман. — Ну вот, теперь всё ясно. Они засушивают укроп и зверобой, складывают в банки и потом по вкусу добавляют. Вот он, ихний гербарий!
— Так-так! — поддакивал мордж. — Петрушку, пустырник, ромашку.